Записки самоубийцы   ::   Расул-заде Натиг

Она-то приблизительно знала, что там, где я был, творится, писал я ей, хоть и старался в письмах полегче, не всю правду, чтобы она не очень беспокоилась, описывал не так уж мрачно эту войну, ни о каких опасностях не сообщал, не всю правду, одним словом, как у нас пресса освещает события, видимо, тоже не хотят беспокоить население по пустякам, как я - свою маму не хочу- беспокоить. Прижалась ко мне, обняла, долго не отпускала, в буквальном смысле оросила мне культяпку слезами. Спасибо, живой вернулся, сынок, - говорит сквозь плач, - в Баку уже у стольких сыновья там погибли, я от страха каждый день дрожала, думаю, не дай бог... спасибо, живой вернулся... Спасибо. Это же надо. Что ты меня благодаришь, - говорю, - спасибо партии н правительству скажи, что я живой вернулся. Прошла зима, настало, лето, спасибо партии за это. Вот так примерно. Эх, - мама чуть улыбнулась и шлепнула меня по спине, - и на войне побывал, а ума не прибавилось. Ничего, - говорит мама, - проживем, раз ты вернулся, теперь проживем, только ты не говори такие веща" будь осторожен, того и гляди, можно из-за необдуманного слова молодостью расплатиться. В маме жив еще страх тех давних лет репрессий. Ну, - говорю, - ты насчет расплатиться не бойся, мы с тобой, кажется, полностью расплатились, я вот инвалидом стал" а какие мои годы, посмотрим, как теперь с нами расплачиваться будут. И вот, как в воду смотрел насчет этой расплаты. Пенсия мне полагалась, как инвалиду войны, так пока я ее выбивал, чуть не сдох. Вспомнить противно, сколько порогов пришлось обивать, справок доставать, заявлений писать, награды демонстрировать, мол, вот они, все в порядке, все законно, не только у нашего мудрого руководителя, есть они и у меня, есть, не беспокойтесь,, я культяпка, товарищи в военной медкомиссии, тоже настоящая, не поддельная, можете ручками потрогать... И так однажды мне гадко от всего этого сделалось, хоть криком кричи, хоть возьми нож да и зарежь этих гадов, от которых пенсия эта жалкая зависит,, или сам зарежься при них, как какой-нибудь японец, с надеждой, что всю оставшуюся жизнь их будет мучить совесть... Тогда я пошел на свой завод, хотя и знал заранее: ничего хорошего из этого не получится. Так и случилось. Гад в отделе кадров - ряшку отъел, - мне под конец нашего разговора заявляет, мол, не я тебя на войну посылал, какие, мол, могут быть ко мне претензии, а на завод можем тебя взять, - тут этот гаденыш так тонко ухмыляется, как у всех гаденышей принято ухмыляться, - если только рука отрастет. И не сдержался, захихикал, так ему собственное остроумие понравилось. Да, - говорю и чувствую - киплю уже, еще немного - взорвусь и тогда ничего толком не смогу сказать, еле сдерживаюсь, потому что еще в этом Афгане я последние нервы оставил, психом сделался натуральным. - Да, - говорю, - на ты, сучья морда, меня в Афганистан посылал, а я там дрался и подвергался на каждом шагу опасности быть убитым только ради того, чтобы ты тут со своим ублюдками отращивали себе щеки и задницы, чтобы ты тут сдирал с парней бабки за трудоустройство, и на эти их трудовые бабки, гнида сволочная, потом откупал бы своего сына-выродка от службы в армии, а тем паче - от войны,, чтобы на трудовые деньги работяг, вроде меня, что ты, как сосун-пиявка сосешь из них, придумывая разные поводы, чтобы на эти деньги потом своих ублюдков в институты устраивал а машины е дубленками им покупал.