Белое и черное   ::   Шевченко Лариса Яковлевна

Книга четвертая



БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ



Г Л А В А П Е Р В А Я



ЛЮБИМОВКА



После похорон папы Яши новые родители повезли меня к себе. Мы долго ехали в переполненном общем вагоне. С поезда сошли на станции Любимовка. На пустынном слабо освещенном перроне гулял только ветер. Единственная электрическая лампочка, висевшая над входом одноэтажного вокзала, со скрипом раскачивалась, бросая красно-желтые блики на горы грязного снега вокруг здания. Стрелки часов на его стене застыли на цифре два. Справа синели непонятные строения. Никаких признаков жилья. Вокруг странный переизбыток необжитой тишины. И только ярко горели холодные россыпи звезд.

Из соседнего вагона выскочил мужчина без пальто с фляжкой на длинном ремешке и спросил у проводницы:

– Дамочка, кипяточку на этой станции найдется?

– Видите, справа от двери черной краской написано «кипяток»?

– Ой, спасибо, милая. Дай бог тебе здоровьица, – бойко застрочил пассажир, – успею налить?

– Успеете.

К нам подошел хмурый молчаливый старик. Он мне не понравился. В его суетливых движениях я почувствовала неискреннюю услужливость. Когда он повернулся спиной к взрослым, его лицо сделалось злым и очень неприятным.

Мы сели в широкие сани, и черная лошадка понесла нас по укатанной дороге. На санях солома. Из нее торчат не обмолоченные колоски. От лошади исходит запах пота и навоза. Кожух возницы пропитан противным табаком и кислыми щами. Дорога убегает белой змеей, расплывается и ускользает. Поскрипывают полозья. Цокот копыт, мерное покачивание саней, монотонное утомительное однообразие дороги баюкает меня. Задремала. Проснулась от резкого толчка. Сани зацепились за вмерзший в лед ком коровяка, и их занесло в глубокий снег.

Осмотрелась. Рассвело. Справа и слева от дороги расстилается ровная белая гладь. Мы – единственное темное пятно в бесконечном холодном мире. Курится легкая поземка. Мороз и ветер прохватывают. Тишина стоит молчаливая грустная.

Показалось село. Кривые улицы разной длины то стекают расходящимися ручьями от вершины холма к подножью, то кольцами охватывают его. Из-за обилия снега хаты кажутся толстыми гномиками в огромных пушистых белых шапках. А в низине они сбились в беспорядочную толпу. Кое-где красноватыми точками светятся окошки. Из труб поднимаются вертикальные столбы дыма. Застывшая картина села представилась мне унылым и суровым царством Снежной королевы. По шее побежали мурашки. Я поджала под себя ноги в городских ботиночках.

Въехали в село. Хаты до окон заметены снегом. Между ними протоптаны узкие тропинки. Село уже проснулось. Люди шли на работу. Я боялась, что кто-нибудь из встречных спросит: «Кого везете? Откуда?» От этих мыслей мне захотелось спрятаться в солому, и никого не видеть, и не слышать.

Лошадь остановилась у нового плетня. Хата в два окна с маленькими, глубоко запавшими глазами-окнами и низкой, пришлепнутой, истерзанной воробьями соломенной крышей. На крыльце стояла еще не старая женщина с керосиновой лампой в руке. Язычок пламени дрожал за полузакопченым стеклом. Концом шали, наброшенной на голову, женщина прикрывала лампу от ветра. Мне показалось, что она взволнована. Ее грустное лицо мне понравилось, и я вошла за нею в хату.

Тогда я еще не знала, что на всю жизнь до мельчайших подробностей запомню это удивительно доброе лицо. И память сердца будет стискивать душу тоской и любовью, при малейшей, даже мимолетной мысли о ней, о моей бабушке.

Бабушка поставила лампу на выскобленный стол. «Наверное, его, как и в городском детдоме пол, каждый день ножом или кирпичом драют», – подумала я. Посмотрела по сторонам: печь, приступок – ступенька-выемка лаза на печь, загнетка – полка под печкой. Я видела такое в доме у Пети.