Пробуждение   ::   Шевченко Лариса Яковлевна

Он зажал платком рану и пошел через дорогу в посадку. Я за ним. Он не возражал. Когда мы сели на сломанную березу, Саша вдруг заговорил тихим покорным голосом:

– Я спросил у мамы: «В армии обязательно стрелять?»

Она ответила: «Да».

– А если я не смогу?

– Военный трибунал судить будет.

– И меня расстреляют?

– Расстреливают во время войны. В мирное время в тюрьму сажают, – неумолимо спокойно объяснила мама.

И тут я понял, что моя жизнь не имеет смысла. Я все равно погибну в тюрьме. Уже год думаю об этом.

– Ты вырастешь, и все страхи пройдут. Раньше и у меня было их очень много. Как говорят: «все перемелится, мука будет», – попыталась я успокоить мальчика.

– Это не страхи, понуро пробормотал он.

В этот момент он показался мне совсем затравленным судьбой. Я поежилась от жалости и беспомощности и начала неуверенно:

– Чего кручинишься? Чудной ты, в армии по мишеням стреляют, как в тире.

– Недавно слышал по радио о присяге. Я не смогу быть предателем, и погибну в первом же бою, – могильным голосом произнес Саша.

– Сколько же глупостей в твоей голове!? – теперь уж разозлилась я.

– Это не глупости, – он осадил меня тихо, но твердо.

– Ты преодолеешь себя. До армии еще много времени. Вот я раньше была очень несдержанная. Как разревусь, никто успокоить не мог!

– От того, что не закатываешь истерики, внутри ты спокойнее не стало, – уверенно сказал Саша.

Я не нашлась чем возразить, и потащила мальчика к ручью, чтобы промыть рану.

– Спасибо за понимание. Теперь я один вернусь к ребятам, а ты чуть позже подходи, ладно? – попросил Саша.

Я кивнула.

Сосны в посадках, предвещая дождь, шумели угрожающе сердито, угрюмо и тревожно. Под их сенью испуганно трепетали нервные осины. Дрожали акации и рябины. Листьями-флажками размахивал орешник. В первом ряду метались ивы, раздавая низкие поклоны всем и вся. Они лохматили себя, хлестали, закручивали. А огромный дуб независим и уверен. Не реагирует он на злые нападки холодного ветра.

«И все-таки, – думала я, – наверное, всем, даже растениям, хочется тепла и тишины. Только осенняя тишина отличается от летней. Она другая: неуверенная, ненадежная, беспокойная, настороженная. Какую-то отрешенность я почувствовала сегодня в стеной стоящих соснах. И серое неуютное небо, и грустный таинственный шепот воды в ручье, и шелест листвы – все навевают мне печаль».

Встряхнул ветер куст ивняка, – и поплыли по ручью желтые листья, вечные спутники ранней осени. Как утлые беспомощные лодочки понеслись они навстречу неизвестности. Разлапистые репейники неодобрительно качали ярко-малиновыми головками. Я осторожно понюхала цветы и встала с колен. Посадки провожают меня неприветливым гулом сосен, бледными пятнами лужаек, пухом созревших семян цветов. Ветер буравит меня, сверлит. Я зябко повожу плечами, но не оттого, что день стылый, просто тоска навалилась. Одолело тревожное чувство. Невыразимо защемило сердце от чужого пронзительного горя.



Два дня переживала. Даже ночью мне снился Саша. А в воскресенье под большим секретом рассказала обо всем его маме-учительнице. Она выслушала меня очень серьезно.

– Саша пацифист, как и отец. Я ежедневно занимаюсь с ним гимнастикой, беседую осторожно. Я виновата. Не ожидала, что его так рано затронет проблема армии, и не подготовила. Теперь придется исправлять ошибку. Не представляла, что он раним до такой степени. Даже мне, педагогу, трудно предугадать, что у него творится в голове и сердце. Спасибо. А ты его понимаешь?

– Понимаю. В некоторых ситуациях я такая же.

– Не волнуйся. Все у него будет хорошо. Мы справимся.

Мое настроение после разговора улучшилось. Вспомнила, как летом Саша со слезами на глазах бежал по улице. Я догнала его и спросила:

– Почему ты один? Поссорился с другом?

– Да.