Да, та самая миледи   ::   Галанина Юлия Евгеньевна

 – Ну прямо Ланселот и королева Гвинерва! А белокурый герцог такой красавец!»

С белокурым красавцем герцогом у меня, как и у множества дам при английском дворе, были тесные телесные отношения. Может быть, чуточку более тесные, чем у прочих, потому что он любил блондинок, а для меня был лучшим источником сведений, какой только можно представить.

Герцог Бекингэм, безумно влюбленный в королеву, охотно позволял сострадательным красавицам утешать себя, безутешного, и в меру женских сил скрашивать его одинокий досуг. Было и смешно, и грустно.

Я думаю, что в этой истории мужчинами двигала отнюдь не любовь, но лишь отращенная до невыносимых размеров гордыня. Вызов. Бекингэм упивался своим чувством к королеве, тем, что он осмелился полюбить ее и довел свое чувство до сведения всего мира.

Бекингэм великолепный, Бекингэм неотразимый, пылкий Бекингэм, любимый королевой…

По-моему личному мнению, Бекингэм в первую очередь любил весь тот шум вокруг собственной персоны, а потом уж сам предмет ухаживания.

В конце концов, не он первый и не он последний смертный, который любил королеву. И, насколько я знаю из рассказов своей кормилицы, даже бывали случаи, когда все кончалось благополучно. Людовик Орлеанский все-таки добился Анны Бретонской, правда, ему пришлось стать королем. С другой стороны, Мария Английская предпочла отказаться от короны вдовствующей королевы Франции, но остаться со своим любимым Суффолком, пусть и простой герцогиней. Меньше шума и больше дела – и глядишь, все бы сложилось совсем иначе.

Но, боюсь, герцог затеял весь этот эпатаж лишь для того, чтобы привнести в свою скучную жизнь чуточку перца.

Людовик Тринадцатый… Роль оскорбленного супруга он играл с большим удовольствием, но его главное чувство к Анне Австрийской можно определить одним словом – равнодушие. Он был гораздо умнее, чем казался окружающим, и массу усилий положил на то, чтобы они этого не заметили.

Хотя отказать себе в удовольствии лишний раз пошпынять супругу не мог, даже потому, что громогласное посягательство на украшение чела короля рогами наносит ущерб престижу государства. Вершилось бы дело тихо и незаметно, а не с таким треском и блеском, глядишь, Людовик Справедливый был бы только рад, что жена чем-то занята.

Я злая, да? Еще нет.

Король вообще не любил женщин, особенно коронованных. Натерпевшись в детстве от деспотичного и вздорного характера матери, он, уловив эти же черточки в характере молодой супруги, возвел между нею и собою непроницаемую стену. Другой вопрос, может ли королева, не обремененная государственным умом, не быть деспотичной и вздорной? Noblesse oblige.

Прекрасная Анна Австрийская… Не такая уж, прямо скажем, и прекрасная.

Нет, все правильно, она была прекрасной. Для королевы.

Будь она лоточницей близ Нового моста, тот же Бекингэм не удостоил бы ее даже взгляда. Толстый нос, сонные глаза, вечно выпяченная вперед нижняя губа испанской немки – на все это накинута королевская мантия, и вот уже мы слышим о прекрасном маленьком ротике с прелестной капризной губкой, томном взгляде, величественной, воистину королевской линии носа.

Чтобы грубая лесть не превратилась в откровенную ложь, поэты выбрали наименее подверженные опровержению прелести королевы и в унисон принялись воспевать ее божественные руки и плечи. Вот тут что верно, то верно. Поскольку нам, знатным дамам, стирать в корыте не приходится, то и руки у нас сохраняются неплохо. Таким образом, стихи придворных лизоблюдов будут правдивы по крайней мере еще лет десять – пятнадцать, пока королеву окончательно не разнесет.

Вы думаете, я завидую? О, нет!

Ревную? Конечно!

А я и не собираюсь быть беспристрастной!

В конечном итоге я чуть было не лишилась головы, хотя бедняжка Бекингэм пострадал, естественно, куда больше. Сам виноват.