Коммунальный триптих (Коридор - 2)   ::   Видар Гарм

Бабца в дверь душа, за которой мылась Эльвира.

И традиционное:

- Пошел ты! - прозвучало для Марка Абрамыча призывом, завещающим каждому идти в жизни своей дорогой (в отличии от поэта О.Бабца, которому оно было адресовано, но воспринятое традиционным посылом, призывающим, правда, к тому же).

И когда поэт действительно пошел, Марк Абрамыч целиком объятый творческим экстазом, уже не мог четко определить: то ли это его сердце бьется столь яростно и беспощадно, то ли это поэт О.Бабец, запершись в свое комнате, в неутоленном вожделении исступленно бьется головой о спинку кровати, то ли это вновь топает по коридору зловредная бабка Дюдикова...

Семен Органидзе был распят! И медленно умирал истекая своей непокорной кровью...

- А-а-а!!! - вдруг истошно завизжала в коридоре бабка Дюдикова. - Что ж вы, гады издеваетесь над кроткой и почти беззащитной женщиной бальзаковского возраста?!! Это ж надо было такую мерзость вывесить в общественном коридоре! А-а-а!!!

На трубный бабкин глас все обитатели коммуналки вновь высыпали в коридор. И даже Эльвира Кручик на три четверти своей красы высунулась из душа.

Но на нее никто не обратил внимания. Лишь поэт О.Бабец скользнул мутным взглядом по обнаженным и влажным плечам Эльвиры и вновь уставился туда, куда смотрела вся квартира.

Между холодильником, принадлежащим мадам Хнюпец и кипой старых газет, социальную принадлежность которых так и не удалось выяснить, к участку голой стены большими ржавыми гвоздями был прибит не менее голый мужчина...

- Да-а-а, - странным голосом сказала мадам Хнюпец и протяжно вздохнула. Ей почему-то вспомнился ее пятый муж, скромный бухгалтер Хнюпец, севший в последствии за растрату и, как утверждали злые языки, сделавший это нарочно.

Поэт О.Бабец впервые почувствовал, что не может сказать по данному поводу ни одного мало-мальски пристойного четверостишья, а непристойные поэт О.Бабец старался в трезвом состоянии, по возможности, не произносить.

Сосед Кузякин порывисто открыл рот, но лишь икнул и столь же стремительно закрыл его обратно.

Бабка Дюдикова и до этого уже сказала все что могла, а сейчас только тихо молилась, крестя попеременно то себя, то голого мужика.

Первой опомнилась Эльвира Кручик, раздосадованная, что на нее так никто и не обратил внимания.

- Подумаешь, - фыркнула Эльвира, - голого мужика не видали, что ли? и с достоинством скрылась вся за дверями душа, ошибочно полагая, что обнаженная женщина должна бы, по идее, вызвать более сильный, но здоровый ажиотаж.

Распятый мужик приоткрыл подернутые пеленой глаза, от чего бабка Дюдикова тут же закрыла свои и тихо осела в углу, в тазик, принадлежавший вообще-то не ей, а соседу Кузякину. Мужик мельком глянул на бабку и обвел страдальческим взором весь коллектив, оставшийся в коридоре, а потом остановил взгляд на Марке Абрамовиче Зомбишвилли.

- Семен, - завороженно прошептал Марк Абрамович, - ты?

- Я - я, - раздраженно подтвердил мужик и совсем уж зло добавил: Что же ты, зараза, и сам не живешь и другим не даешь?

И Марку Абрамовичу крыть было нечем...

Хотелось крыть, очень хотелось, но, действительно, было нечем.

3. РУСАЛКА

В четверг у подвыпившего моряка-подводника, сшибающего на обратный проезд к месту прохождения службы, туда, где в прошлом году у острова Пасхи его подлодка легла на грунт, мадам Хнюпец недорого купила замороженные рыбьи хвосты и, одолжив у соседа Кузякина большой эмалированный тазик, поставила их оттаивать прямо посреди коммунальной кухни.

Тазик был огромен словно высохшее Карибское море.