Опыты   ::   Монтень Мишель

Дионисий, прочитав в глазах своих воинов,

что похвальба поверженного врага и его презрение к их вождю и его триумфу не

только не возмущают их, но что, напротив, изумленные столь редким

бесстрашием, они начинают проникаться сочувствием к пленнику, готовы поднять

мятеж и даже вырвать его из рук стражи, велел прекратить это мучительство и

тайком утопить его в море.

Изумительно суетное, поистине непостоянное и вечно колеблющееся

существо — человек. Нелегко составить себе о нем устойчивое и единообразное

представление. Вот перед нами Помпеи, даровавший пощаду всему городу

мамертинцев  [9] , на которых он перед тем был сильно разгневан, единственно

из уважения к добродетелям и великодушию одного их согражданина — Зенона  [10] ; последний взял на себя бремя общей вины и просил только о единственной

милости: чтобы наказание понес он один. С другой стороны, человек, который

оказал Сулле гостеприимство, проявив подобную добродетель в Перузии  [11] ,

нисколько не помог этим ни себе ни другим.

А вот нечто совсем противоположное моим предыдущим примерам. Александр,

превосходящий храбростью всех когда-либо живших на свете и обычно столь

милостивый к побежденным врагам, завладев после величайших усилий городом

Газой  [12] , наткнулся там на вражеского военачальника Бетиса, поразительное

искусство и доблесть которого он имел возможность не раз испытать во время

осады. Покинутый всеми, со сломанным мечом и разбитым щитом, весь израненный

и истекающий кровью, Бетис один продолжал еще биться, окруженный толпой

македонян, теснивших его. Александр, уязвленный тем, что победа досталась

ему столь дорогою ценой, — ибо, помимо больших потерь в его войске, его

самого только что дважды ранили, — крикнул ему: «Ты умрешь, Бетис, не так,

как хотел бы. Знай: тебе придется претерпеть все виды мучений, какие можно

придумать для пленника». Бетис не только сохранял полную невозмутимость, но

больше того, с вызывающим и надменным видом молча внимал этим угрозам. Тогда

Александр, выведенный из себя его гордым и упорным молчанием, продолжал:

«Преклонил ли он колени, слетела ли с его уст хоть одна-единственная мольба?

Но поверь мне, я преодолею твое безмолвие и, если я не могу исторгнуть из

тебя слово, то исторгну хотя бы стоны». И распаляясь все больше и больше, он

велел проколоть Бетису пятки и, привязав его к колеснице, волочить за нею

живым, раздирая, таким образом, и уродуя его тело. Случилось ли это из-за

того, что Александр утратил уважение к доблести, так как она была для него

делом привычным и не вызывала в нем восхищения? Или быть может, он настолько

высоко ценил собственную, что не мог с высоты своего величия видеть в другом

нечто подобное, не испытывая ревнивого чувства? Или же свойственная ему от

природы безудержность гнева не могла стерпеть чьего-либо сопротивления? И,

действительно, если бы она могла быть обуздана, она была бы обуздана, надо

полагать, при взятии и разорении Фив  [13] , когда у него на глазах было самым

безжалостным образом истреблено столько отважных людей, потерявших все и

лишенных возможности защищаться. Ведь тогда по его приказу было убито добрых

шесть тысяч, причем никого из них не видели бегущим или умоляющим о пощаде;

напротив, всякий, бросаясь из стороны в сторону, искал случая столкнуться на

улице с врагом-победителем, навлекая на себя таким путем почетную смерть. Не

было никого, кто бы, даже изнемогая от ран, не пытался из последних сил

отметить за себя и во всеоружии отчаянья найти утешение в том, что он

продает свою жизнь ценою жизни кого-нибудь из неприятелей. Их доблесть,

однако, не породила в нем никакого сочувствия, и не хватило целого дня,

чтобы утолить его жажду мщения. Эта резня продолжалась до тех пор, пока не

пролилась последняя капля крови; пощажены были лишь те, кто не брался за

оружие, а именно: дети, старики, женщины, дабы доставить победителю тридцать

тысяч рабов.



Глава II

О скорби



Я принадлежу к числу тех, кто наименее подвержен этому чувству.