Избранное   ::   Петров Сергей

Куда ж на улицу с босой душой?

Мозолей нет — и то велико благо,

а если по ноге — и вовсе хорошо.

Любовь — как обувь, птички-черевички!

Иной радехонек бы в них всю жизнь обуть.

Оставь же запоздалые привычки,

былой капризницей не будь!

К чему, дружок, любить напропалую!

Забудь скорей былую кабалу.

Прости, что туфелькой тебя я не балую,

потерянной когда-то на балу.

Я не клянусь тысячегубой клятвой,

и на посулы ты меня не нудь.

Я попросту затягиваю дратвой

то, что еще возможно затянуть.

Ты скажешь: вот, калоши я сносила,

и башмакам пришел теперь черед.

Увы! Подметка — ложь, и ясно: сила

камней и дней до дыр ее сотрет.

Нет, не любовник и не добрый брат твой —

сапожник я, и с горем пополам,

но добросовестно я прошиваю дратвой,

чтоб не разъехалось по швам.

Обетов я тебе не расточаю

и не играю я с тобой в молчки.

Тебе, как Золушке, я без прикрас тачаю

истоптанные башмачки.

И занят нынче я работой сладкой.

Сапожники — старательный народ.

И поцелуй я называю латкой

воздушною, наложенной на рот.

1942



ИТАЛЬЯНСКАЯ ПЕВИЦА ГОВОРИТ



Злая полночь, и мороза

жуть туманом разогрета.

Шел сегодня Чимароза —

Matrimonio segreto [1] .

Ах, летит за розой роза,

вся в цветах моя карета!

Эта публика как дети —

ахающие разини,

от брильянтов на Джульетте,

от рубинов на Розине.

Ах, в России Доницетти,

Керубини и Россини!

Но какая это скука —

кавалеры в старом стиле!

Что была это за мука —

слушать, как они острили!

Впрочем, старый русский duca

è un uom' assai gentile [2] .

1942



ПСАЛОМ («Аз, усумнившийся, гляжу в прозрачные леса»)



Аз, усумнившийся, гляжу в прозрачные леса

на дым зеленый рощ березовых, и всё же

десницей Божьей провожу по коже

земли шершавой. А она колышет телеса

бугристые. И мир повис, как легкая слеза,

и жизнь моя трепещет, как ресница,

и я в глаза не знаю ни аза —

мне осень может и весной присниться.

Березы теплятся, как свечки восковые,

обедня бедная, соломинок звонки,

они как лучики тонки

и в черные мгновенья роковые

сломаются. Пичуги вьют венки —

на небе хороводы вековые.

Земных морщинок счесть я не могу,

и на распаханном, как мысль моя, лугу

я в борозды вникаю мозговые.

Помилуй, Господи, лукавого слугу!

Я перед истиной Твоей в долгу,

и аще аз божусь, да радуюсь, да лгу,

вещам сгибая каменные выи,

ломая горные хребты,

и аще, Господи, в вещах вещаешь Ты,

то Ты еси живот мой, смерть — и ствол

и помыслов моих и прегрешений,

а я — одно из неизбежных зол,

единственное из решений,

есмь повесть о Тебе и сбивчивый рассказ,

есмь житие Твое и Твой незримый глаз,

и что ни час, Ты, Боже, оглашенней,

и бесноватей, и слепей. И усумнихся аз.

1942



ПСАЛОМ («Аз усумняюсь. Есмь сплошной сумятицы псалом»)



Аз усумняюсь. Есмь сплошной сумятицы псалом,

горящий глаз старообрядца,

косматей волосом, чем сам Авессалом,

и в голове моей Ты можешь затеряться,

как в детских дебрях. Но Тебя пою,

душой рыдаючи до умопомраченья.

Ты ревность зришь великую мою,

мое тысячесердое раченье.

Аз собран есмь у ног Твоих псалмом,

всей горечи и скорби красноречьем.

Кипучим городом валяюсь за холмом,

опутанный Твоим бурливым Седьмиречьем.

Лежу, вытягиваясь всем умом

к Тебе, как бы рукой — предместьем как предплечьем.

Всем скопищем домов хочу Тебе молиться,

аз — согрешившая, развратная столица.

Ты, Боже, зришь столпов или колен преклон.

Как стогна, я открыт Тебе широко

вместилищами грозного порока,

моей души раскинув Вавилон,

где нараспашку всё — на улицах, под кровлей

кипит смятеньем, блудом и торговлей.