Дорога китов   ::   Лоу Роберт

Я надеялся продать его в Ирландии, либо сшить себе плащ, как у ярла, а то даже сделать его ручным любимцем, а этот негодяй Гудлейв взял его и отпустил. Задница. И подумать только, ко всему прочему я чуть было не потерял сына.

А Гудлейв проклинал и своего брата, и этого медведя, а потом и того, кто, как он подозревал, отпустил зверя. Медвежонок слишком вырос, в старой клетке уже не помещался, так что пришлось его держать не в клетке, а на привязи, и он пожирал горы самой лучшей селедки; да и раб уже боялся подходить к нему.

Все сперва обрадовались, когда увидели, что он сбежал, а потом уж перепугались до смерти ―ведь такое чудовище да на свободе. Гудлейв, Бьярни и Гуннар Рыжий весь тот год охотились на него, да без толку, только хорошую собаку потеряли.

Эти слова толпятся во мне, дерутся, как пьяные, что пытаются выбраться из горящего дома. Мой отец, он бесподобен... ни слова о том, где он был или почему так долго не возвращался, или о том, какой была моя жизнь в те пять лет, до того как он привез меня сюда. Или хотя бы об этом клятом медведе ―ведь это же все по его вине.

Меня это бесит. Я раскрываю и закрываю рот, как только что выловленная треска, а он думает, что я попросту вне себя от радости оттого, что вижу своего давно потерянного отца. Однако и к этому отнесся он спокойно. Хлопнул меня по плечу и прохрипел:

― Ты можешь ходить? Эйнар там, в доме, и хочет тебя видеть.

Мне же хотелось крикнуть: к черту Эйнара! И тебя тоже к черту! Фрейдис умерла из-за твоего проклятого медведя и оттого, что тебя не было рядом, чтобы решить, что с ним делать прежде, чем кто-нибудь попытается избавиться от него и даст ему сбежать. Где ты был? И расскажи мне обо мне, о моей матери, откуда я. Я ничего не знаю.

Но я киваю и, шатаясь, встаю на ноги, а он помогает мне натянуть штаны, обувку, куртку и рубаху. Опираясь на него, я чувствую его жилистую силу.

От него пахнет застарелым потом, кожей и мокрой шерстью, и волосы у него из-под ворота рубахи лезут вьющимися пучками, седеющими и более темными, чем на голове и подбородке.

И все это время мысли во мне крутятся и кричат, как крачки вокруг свежего улова. Годы, годы между нами, и ―судьба этого белого медведя. Сколько лет зверь жил на свободе? Шесть? А может, восемь?

А нынешней зимой он как-то выследил меня, пошел по моим следам и своей смертью ―как жертва Одину ―призвал ко мне моего отца.

Эта судьба заставила меня содрогнуться ―они, три сестры, три Норны, ткут жизнь каждой твари, и вот начали ткать для меня странный узор.

Наконец я затянул и завязал петлей пояс, а мой отец выпрямился ―он обматывал мне ноги ―и протянул мне меч Бьярни. Клинок отдраили ―ни пятнышка крови; его начистили лучше, чем когда-либо прежде ―теперь на нем стало меньше ржавых пятен, меньше даже, чем в тот день, когда я его украл.

― Это не мое, ―говорю я, наполовину стыдясь, наполовину с вызовом; отец же склонил голову набок, как птица, и я выкладываю ему всю историю.

Это меч Бьярни, стародавнего соратника Гудлейва. Он и Гудлейв учили меня мечевым приемам, а Гуннар Рыжий на все это глядел, глядел, да и не выдержал, взял меч, плюнул себе под ноги и показал, как работают им в настоящей сече.

― Когда ты стоишь в стене щитов, парень, ―сказал он, ―забудь обо всех этих хитрых ударах. Руби проклятым по ногам. Отсекай лодыжки. Коли над и под щитом, а еще ―под подол кольчуги, прямо в ятра. Вот единственные удары, какие ты можешь встретить или нанести в любом случае.

Потом он показал мне, как работать рукоятью, щитом, коленями, локтями и зубами, а Гудлейв с Бьярни стояли покорно и тихо.

Тогда я понял, что они боятся Гуннара Рыжего, а позже узнал ―от Халлдис, конечно, ―что Гуннар живет в Бьорнсхавене потому, что это он спас и Бьярни, и Гудлейва. Неудачный вышел набег на Дюффлин.