Брошенный   ::   Мопассан Ги де

Какая ужасная минута!

А затем долгая поездка на Юг, терзания, неизбывный страх, затворничество в маленькой вилле на берегу Средиземного моря, притаившейся на отшибе, в густом саду, откуда г-жа де Кадур не смела выйти!

Как памятны ей долгие дни, которые она проводила, лежа под апельсиновым деревом и глядя на круглые красные плоды, спеющие в зеленой листве! Как хотелось ей спуститься к морю! Его свежее дыхание долетало к ней через ограду, ей слышно было, как разбиваются о берег низкие волны, она рисовала себе бескрайний голубой простор, сверкающее солнце, белые паруса, горы на горизонте — и боялась высунуть нос за калитку. Вдруг ее узнают, теперь, когда она так обезображена, когда расплывшаяся талия выдает ее позор!

А дни ожидания, последние страшные дни! Тревожные симптомы, первые схватки и, наконец, кошмарная ночь! Что она вытерпела!

Какая ночь! Как она стонала, кричала! Она до сих пор видит и бледное лицо своего любовника, поминутно целовавшего ей руку, и гладко выбритые щеки врача, и белый чепец сиделки.

А как все в ней перевернулось, когда она услышала слабый младенческий писк, этот первый мяукающий звук, издаваемый человеком!

А следующий день! Единственный день, когда она видела и целовала сына

— потом ей ни разу, даже издали, не довелось взглянуть на него.

Потом — долгое бесцельное существование с постоянной подспудной мыслью о ребенке. Она больше никогда, никогда не видела его, своего сына, маленькое существо, которому дала жизнь. Его забрали, унесли, спрятали. Она знала только, что его отдали на воспитание крестьянам-нормандцам, что он сам стал крестьянином, удачно женился и вполне обеспечен своим отцом, чье имя ему неизвестно.

Сколько раз за сорок лет она порывалась поехать к нему, увидеться с ним, обнять его! Она не в силах была представить себе, что он давно уже взрослый. Он навсегда остался для нее той человеческой личинкой, которую она день, всего один день держала на руках, прижимая к своему изболевшему лону.

Сколько раз она твердила любовнику: «Не могу больше — хочу его видеть. Поеду!» Но он не пускал ее, отговаривал. Она не удержится, не совладает с собой; парень догадается, начнет ее эксплуатировать, и она погибла.

— Какой он? — домогалась г-жа де Кадур.

— Не знаю. Я тоже его не видел.

— Как же так? Иметь сына и не знать его, бояться, отталкивать как нечто позорное… Чудовищно!

Изнуренные зноем, они брели по дороге, поднимавшейся все выше в гору.

Госпожа де Кадур вновь заговорила:

— Поверьте, это кара: не случайно у меня не было других детей. Нет, я просто не могла не повидать его — это желание преследует меня сорок лет. Вам, мужчинам, этого не понять. Подумайте, жить осталось так мало, и вдруг я умру, не повидав его! Немыслимо! Зачем я так долго медлила! Я думала о нем всю жизнь. Это превратило ее в сплошную муку. Не помню дня, ни одного дня, когда бы, проснувшись, я не подумала о нем, о своем ребенке. Какой он теперь? Ох, как я перед ним виновата! Разве в таких случаях боятся мнения света? Я должна была все бросить, уехать к нему, растить его, любить. Тогда мне жилось бы счастливей. Но я не посмела, струсила. Сколько я выстрадала! Ах, эти брошенные сироты! Как они, наверно, ненавидят своих матерей!

Задохнувшись от слез, она внезапно остановилась. Безлюдная долина притихла под тяжелым полуденным солнцем. Только в редкой жухлой траве по обеим сторонам дороги немолчно и сухо стрекотали кузнечики.

— Присядьте на минутку, — предложил д'Апреваль. Он подвел г-жу де Кадур к придорожной канаве, и, опустившись на землю, она закрыла лицо руками. Седые локоны, обрамлявшие ей лицо, рассыпались; она плакала от невыносимой душевной боли.

Д'Апреваль беспокойно топтался на месте, не зная, что сказать. Наконец пробормотал:

— Полно! Держитесь! Она поднялась.

— Постараюсь.

И, вытерев глаза, опять двинулась вперед прихрамывающей старческой походкой.

Чуть дальше шоссе ныряло в рощицу, где ютилась кучка домов. Оттуда уже отчетливо доносились равномерные звонкие удары кузнечного молота о наковальню.

Вскоре справа от дороги путники увидели низкое здание, а рядом с ним телегу и навес, под которым двое мужчин ковали лошадь Господин д'Апреваль направился к ним.

— Где ферма Пьера Бенедикта? — крикнул он. Один из кузнецов объяснил:

— Возьмете влево, дойдете до кабачка, потом прямо. Третий двор от фермы Поре. У изгороди елочка.