Дайте руку королю   ::   Гергенрёдер Игорь

- Это Владик, - сказала про золотистого девчонка в пижаме, которая ей велика. Она и правда была девчонка.

- Ты принесёшь мне бабочку? - спросил его мальчишка с дальней койки. -

Или стрекозу, ладно?

Глаза у мальчишки удивлённо-удивлённо раскрыты. "Будто увидал какого-нибудь Кота в Сапогах!" - подумалось про него.

- Это Проша. Ты не думай, он не на тебя, он всегда так смотрит, - объяснила девчонка. - Он стрекоз любит. Только они не залетают сюда.

- А он всё ждет! - золотистый Владик засмеялся. - До окна не дойдёт. А то б увидал, как высоко мы!

- Ну и что, - сказала девчонка.

И Проша сказал:

- Да.

А Владик запел:



Он хотел слететь с окошка,

Да расшибся, глупый Прошка!

Позабыл, что он не мошка.

Было б крылышек немножко...



Эта песенка вдруг вспомнится, когда он придумает, как убить Сашку-короля. Но то будет ещё нескоро - кончится лето, зима пройдёт... Он целый год проживёт в Королевстве Поли. И у него будет прозвище - Скрип.



3



- Когда залетят если, - Проша сказал ему, и он понял, что это, наверно, про стрекоз, - тогда поймай мне, ладно?

Он кивнул, лёг на койку. Какие там ему стрекозы!.. Вот если б выйти, спуститься по лестнице, убежать! Вокзал - поездов много-много. Они стоят в ряд под высоченной крышей, собрались уезжать отсюда назад, потому что тут рельсы кончаются...

Он с матерью ехал сюда от дома целый день и ночь. Отец подал его матери в вагон, сказал:

- Вернёшься - куплю тебе щенка. Только не реви - не расстраивай маму.

Он вытер кулаком слёзы, спросил:

- Волкодава?

- Волкодава. Настоящего!

А мать:

- Мы скоро-скоро назад! Покажемся врачам - и сейчас же...

Паровоз вдруг выкинул пар, ужасающе взревел - он дёрнулся, как юла, когда у неё кончается заводка, и затрясся. Он всегда трясётся, когда ревут паровозы. Разве что-то может напугать так, как паровоз?

Отец пошёл рядом с вагоном, но пассажиры в тамбуре заслоняли голову отца, и он видел только жёлтые отцовские брюки. Вдруг подумал, что никогда у других дядек не видал таких жёлтых, хороших-хороших, таких отцовских- отцовских брюк, которые вот сейчас, вот-вот пропадут из виду... И взял и спросил мать, почему ни у кого нет таких брюк? Пассажиры засмеялись, а мать сказала:

- Господи, да им сто лет! Это чесуча.



* * *



Вот бы опять быть в поезде - и чтоб поезд нёсся домой! И под вагоном стучало: ту-да! ту-да! ту-да!.. Отец встречает - уж не провожает, а встречает! Встречает его в своих жёлтых брюках! В сандалиях, которые никогда не застёгивает, и застёжки на ходу позвякивают. Отец берёт его на руки, несёт по перекидному мосту, под которым далеко внизу протянулись блестящие рельсы. Несёт по улице, где грязные лужи, а в сторону отбегают, поджав хвост, бродячие собаки. Отец вносит его во двор, там растёт низенькая травка, проложены дорожки из камней. С крыльца дома навстречу - бабушка.

Протянет к нему руки, у неё, как всегда, упадут очки, и она воскликнет, будто

о чём-то желанном:

- О, опять треснули!

Как щиплет глаза! Он отвернулся к стенке, к тёмно-серой гладкой противной стенке, она одна только и есть перед глазами. Плюёт в неё: "Н-на-а тебе! Н-на!"

- Тебе влетит, - шепчет девчонка. - А меня зовут Ия. Сколько тебе лет?

Он сказал.

- Хо! Я на три года старше! А Владик - только на два. А Проша - на один.

- Ф-фу, уже кашу несут! - Владик морщится.

Слёзы, проклятые слёзы! Каша никак не пролезает в горло. Владик машет на него рукой:

- Смотрите, смотрите - сам есть не умеет! Маленький, маленький!

Дома сейчас тоже ужин. Бабушка накрывает на стол. Перед высоким стулом с кожаной подушкой она не поставит чашку. Бабушка снимет очки, будет долго протирать их платком и глядеть, глядеть на пустой стул.