Ушел и не вернулся   ::   Лаврова Ольга

В подобных случаях розыск сразу не объявляется.

– Почему?

– Такой, простите, порядок, – не всякое разъясне­ние приятно давать. – Дело-то житейское: ну не ноче­вал… ну бывает.

Дежурный перекладывал какие-то бумаги, давая понять, что свои функции выполнил. Но женщина осталась стоять, будто и не слыхала. И утешать ее начал парень, лишившийся галстука и ремня. Поддерживая штаны, он объяснил:

– Начальству с нашим братом хлопот хватает. Если еще ловить тех, кто от жены загулял…

Миловидова обернулась и оглядела его презрительно с ног до головы.

– Ну и что? – пробормотал парень, несколько сме­шавшись. – И не от таких гуляли. Взять хоть Нефертити. Считается, красавица на все времена, да? А ее, между прочим, вовсе муж бросил. Исторический факт. Лично в книжке прочитал!

Не дослушав, Миловидова вновь обратилась к лейте­нанту.

– Вы записали фамилию?

– Миловидов.

– Он работает на красильной фабрике…

– Да-да, если что – известим вас. Но я так полагаю, что жив-здоров и объявится.

– Ох, только бы жив! Только бы жив!

Объявится, внутренне поддержал лейтенанта Пал Палыч, как-то не заразившись тревогой женщины. Ну и скандал она ему закатит! Темперамент – ого-го…

Благодушное расположение духа покинуло бы Зна­менского, будь он свидетелем недавнего вечернего разго­вора Миловидовой с неким мужчиной в глухой аллее парка, спускавшегося от Дворца культуры к речке. Мужчина был высок и подтянут («уездный ковбой»); оба волновались, оба страдали.

– Ленушка, ждать нельзя! – убеждал он. – Надо ре­шаться! Сегодня решаться – завтра делать!

– Страшно… – шептала она. – Взять на себя такое…

– Но это единственный шанс решить сразу все! Дру­гого не будет! Ты понимаешь? Сейчас все сошлось в узел, давай рубить!

– Умом я понимаю. Но убийство… выговорить и то жутко.

– Думаешь, я иду на это легко? Но это же друг для друга! У нас настоящая любовь, одна на миллион. Ради нее! Она все оправдает!

Женщина вздыхала прерывисто, утыкалась ему в грудь, задушенно бормотала:

– Ой, нет…

– Да неужели не сможешь, золотая моя? Сможешь ведь! И станем вольные птицы! Свобода. Деньги. И никто не разлучит!

– А если сорвется?

– Молчи, молчи! – Он целовал ее и произносил как заклинание: – Надо верить! Только верить – тогда все будет наше. Все!

* * *



Уяснив, что житье в гостинице может затянуться, Кибрит обзавелась минимальным хозяйством. Завтракали они с Пал Палычем в буфете, обедали в фабричной столовой, но к ужину буфет бывал либо заперт, либо пуст (если не считать пыльных пачек печенья).

Кибрит предприняла поход по местным торговым точкам, купила заварочный чайник, чашки, ложки-вил­ки, тарелки – всего по три (вдруг случайный гость), еще какую-то мелкую утварь. А также запас сахару и прочей бакалеи. Выходной день, проведенный на сухомятке, побудил ее на новые траты: плитка и сковорода открывали уже некоторый простор для стряпни.

От гостиничных щедрот не приняли ничего, кроме неисправного электрического чайника (который Пал Палыч починил): и у толстушки-буфетчицы и у всех здесь кто-нибудь из семейных да работал на фабрике. Коснется его следствие – женщина прибежит просить о снисхож­дении. Нельзя связывать себя благодарностью за какие-либо услуги.

Впервые они жили вот так – в отрыве от служебной толчеи, уединенно и почти вместе. Вдвоем ходили на работу, чаще всего вдвоем и возвращались и проводили вечера. Нежданно – после стольких лет – обнаруживали друг в друге незнакомые черты и привычки. Обнаружива­ли массу важных вопросов, которые прежде не успели обсудить. И все им было друг в друге интересно.

Одно мешало – пикантность ситуации с точки зре­ния окружающих. У администраторши, дежурной, убор­щицы глаза горели: вчера «он» к «ней» ходил, сегодня «она» к «нему».