Солдаты армии Трэш   ::   Лялин Михаил

Но скелет, кажется, не понимал и этого.

Тогда незнакомец, очевидно, для иллюстрации своих слов, проделал следующее: сначала достал прозрачной рукой платок и вытер губы у своего собрата по несчастью, а потом ткнул пальцем в его лобную кость… В жопу этот мир!!! На хуя он это сделал!!! Кость или то, что ее замещало, поддались несильному нажатию, и на лбу того чувака, БЛЯ, образовалась, БЛЯ, вмятина, что мой кулак! А затем кожа начала распрямляться, будто эту башку изнутри надувают, как какой-нибудь сраный воздушный шарик! ГОСПОДИ!!!

Тому чуваку, очевидно, это понравилось, и он заулыбался улыбкой дауна. Хорошо, рядом не оказалось той дамы (она пошла приводить себя в порядок), а то весь пол покрылся бы результатами работы ее желудочных кислот. Я лишь шумно сглотнул, полностью охуевший. Господи…

Катя, так звали нашу новую знакомую, и Тесак вывалились от хирурга минут через десять. Все это время я просто охуевал и все глубже погружался в новую волну ступора. Психологического ступора, это, кажется, когда со стороны реципиента перестает поступать адекватная реакция на происходящее вокруг. Говорят, что этим инструментом эффективно пользовались вояки – они обкалывали своих солдат до необходимого состояния и таким образом препятствовали, блокировали пути проникновения боли в мозг. Я слышал, что существуют даже снимки со Второй мировой войны, где запечатлена высадка союзников в Нормандии и где на фотокарточке показан солдат, бегущий в атаку с болтающейся на тонком лоскутке кожи левой рукой. Вот как раз из такого состояния пришлось выводить меня Кате с Тесаком. А когда мы уже покидали приемную, на пороге своего кабинета появился хирург, зазывая следующего. И когда он заметил двух наркош, то так по-доброму, мягко проговорил:

– А, скелетики прибыли! Ну как, еще держитесь, не померли?

22. 11. 02, вагон подземки, спустя полчаса

— Ну как, что доктор сказал?

Мы еле тащились по подземному туннелю в вагоне электропоезда. Тесак успел настолько сблизиться с Катей, что сейчас внаглую ее обнимал и прижимал к себе. И хотя Катя слегка отстранялась, по мимике и по разговору было ясно, что ей это доставляет некоторую долю удовольствия. Вблизи она казалась еще более красивой, чем издали: пухлые губки, чистые, как августовское небо, глаза, длинные черные волосы заплетены в косу, доходящую ей до пояса, и, наконец, аккуратно и ловко сложенное небольшое тело с такой грудью, которая и в тесаковскую-то ладонь с трудом вместится. Мне пришло на ум сравнить эту девушку с пантерой, уставшей от долгой охоты и удовлетворенной ее результатом.

– Так, ничего страшного, – ответила Катя и принялась слишком медленно уворачиваться от поцелуев в шею.

– Да фигня! Небольшой ушиб, и все!

Поезд дернулся, чуть поднабрал ход, и я неосознанно, поддавшись исключительно механическому рефлексу, отвернулся от них и уставился на стекло с надписью «Не п ис о ться». По привычке, я мысленно исправил грамматическую ошибку.

22.11.02, район станции метро «Купчино», 21:20

Дом, в котором жила Катя, оказался двенадцатиэтажной коробкой. Это несколько меня разочаровало. Я думал, что девушка такой красоты должна и жить чуть ли не в отдельном особняке. Но я ошибся. А Тесаку было похуй.

Они поднялись к ней минут сорок назад, и теперь я в одиночестве за столиком в средней руки закусочной изучаю строение постсоветской эпохи. Как в муравейнике, этаж ютится на этаже, бесконечные балконы, заваленные полуистлевшей рухлядью, забитые гнилыми досками, поверх которых болтаются ошметки полиэтиленовой пленки. Унылые, изможденные временем блочные каркасы – вот настоящий символ уходящей эпохи первоначального накопления! БЛЯ!!! Как-то все это не могло совместиться в моем сознании с образом той девушки.