Был настоящим трубачом   ::   Яковлев Юрий

- Да здравствует революция! Я - с вами! Ура!

Трое, стоявшие на нижней площадке, крикнули "Ура!".

Только очутившись на улице, папа и мама поняли, что их главная задача не решена: Котю пристроить не удалось, и он, по словам бывшего артиста императорских театров, остался беспризорным.

- Что же делать? - спросил папа и стал чесать затылок.

Мама сокрушенно опустила глаза. Котя посмотрел на каменных женщин. Они улыбались таинственно, как старая тетушка. Котя одобрительно кивнул им, словно они что-то шепнули ему, и сказал своим павшим духом родителям:

- Послушайте! Я придумал! Честное благородное!

- Что ты придумал? - уныло спросил отец.

- Я еду с вами на фронт! - ответил мальчик.

- Боже мой, - воскликнула мама, - какие глупости!

Но папа, похожий на царя Петра, директор Героического рабочего театра, был иного мнения. Он сказал:

- В этом что-то есть.

- Там опасно, - возразила Котина мама.

- Теперь везде опасно, - твердо сказал отец. - Революция в опасности!

И, не дожидаясь маминых возражений, он зашагал по Морской улице тяжелыми шагами медного всадника, соскочившего с коня.

2

- Господин полковник, я получил известие от своего брата, поручика Воронова. Он авиатор, сбит красными под Гатчиной. Он ранен и скрывается на сеновале в деревне Панево.

- Кто вам сказал, что я полковник? Кто вы такой? Какого черта вы пришли сюда?

Тучный мужчина в пальто с бархатным воротником и в фуражке железнодорожного ведомства, как коршун, навис над юношей.

- Я - юнкер Воронов. А про вас мне написал брат.

- Вашего брата следует разжаловать и судить военным трибуналом за разглашение тайны! - вскипел переодетый полковник. - А если бы записка попала к красным?

- Но, господин полковник, он же ранен. Он нуждается...

- Сейчас все в чем-то нуждаются! В Гатчину не сегодня-завтра войдет Юденич.

Глаза юноши посветлели.

- Господин полковник, чем я могу служить нашему делу?

- Чем вы можете служить? - Полковник усмехнулся и уставился на молодого человека круглыми птичьими глазами и вдруг, уже мягче и спокойней, сказал: - Вы можете сослужить нам службу. Авиации нужна касторка.

- Что вы сказали, господин полковник? - Юноша с недоумением посмотрел на полковника.

- Я сказал - касторка.

Этот разговор происходил в саду Буфф, в зарослях сирени, неподалеку от старого кегельбана.

"Айзенбан" - по-немецки - "железная дорога". "Бан" - "вокзал". Кегельбан не имеет никакого отношения ни к поездам, ни к вокзалам: это взрослая игра. По длинному деревянному лотку пускают тяжелые, похожие на пушечные ядра шары. Шары сбивают с ног кегли, которые, как солдаты, выстроены в конце лотка. Раз - и мимо! Два - кегля упала, но остальные стоят: попробуй сбей.

Вот возле этого кегельбана и очутился Котя в тот пасмурный летний день, когда было решено взять его с собой на фронт. Отец и его свита, которая к тому времени уже составила пять человек, отправились в соседний дом за шестым. Коте же наказали ждать в саду Буфф.

Когда-то здесь играла музыка и хорошо одетые люди расхаживали по чисто выметенным дорожкам сада. Теперь никакой музыки не было: в "раковине" для оркестра были сложены дрова, березовые и осиновые. Скамейки перевернуты вверх ножками, гондолы качелей куда-то запропастились, дорожки заросли травой, а кегельбан - гордость сада Буфф - потрескался, подгнил, на нем валялись один треснувший шар и две безголовые кегли.

Котя бродил по заброшенному саду. Он остановился у кегельбана, и тут до него долетел странный разговор двух мужчин о касторке.

- Я сказал - касторка! - пробасил густой мужской голос.

- Я готов отдать жизнь за родину, - отозвался молодой, ломкий голос юноши, но мужской голос перебил его довольно резко:

- Нам не нужна ваша жизнь. Нам нужна касторка. Много касторки.