Жизни философов и софистов   ::   Евнапий

Он не возводил новых храмов, в отличие от

других, одержимых страстью подобного строительства, и не преследовал с особой

жестокостью христиан. Обходительность его была такова, что восстановление

храмов в Лидии почти не привлекло к себе внимания. И поскольку власти были

заняты другими делами, в это время, кажется, не произошло никаких новшеств или

крупных перемен, которые касались бы многих; напротив, наступило некое

всеобщее спокойствие и умиротворение. Поэтому Хрисанфий один заслужил

уважение, тогда как остальные люди подобны тем, кого швыряет буря, так что

одни теряют голову от страха, а другие с самого дна вдруг вознесены наверх.

По сравнению с ними-то он и достоин восхищения не только за то, что мог

предвидеть будущее, но и за то, что умело пользовался своим знанием.

И таково было все поведение этого человека, что то

ли Сократ Платона возродился в нем, то ли, с детства ревностно подражая

Сократу, он смог ему уподобиться. Ибо слова его были исполнены неподдельной и

невыразимой простоты, а обаяние его речи очаровывало слушателя. В общении он

был настолько благожелателен ко всем, что каждый уходил от него в уверенности,

что именно его Хрисанфий любит более других. И подобно тому, как самые

красивые и приятные мелодии нежно ласкают слух всякого человека и воздействуют

даже на бессловесных животных (как рассказывают о песнях Орфея), так и слово

Хрисанфия было созвучно каждому и соответствовало характеру того или иного

человека. Он не был любителем философских споров и словесных состязаний,

считая, что они озлобляют спорящих. Также вряд ли кому-нибудь удалось бы

услышать, как он выставляет напоказ свою образованность или с важным видом

похваляется ею перед другими; напротив, он почтительно слушал то, что ему

говорили, даже если эти речи никуда не годились, хвалил даже неверные

рассуждения, словно и не слушая их с самого нача- ла, но стремясь к

согласию, лишь бы не обидеть кого-нибудь. А если среди тех, кто усердствовал в

постижении мудрости, возникали разногласия, и он считал необходимым дать

совет, то воцарялась такая тишина, словно вокруг не было ни души. Ибо никто из

них не отваживался ни задать вопрос, ни предложить определение или цитату;

стушевавшись, они опасались высказаться или возразить, чтобы тем самым не

выставлять напоказ свои ошибки.

Многие из тех, кто мало его знал и не постиг глубину его души,

обвиняли его в неразумии и хвалили лишь его кротость. Но, услышав, как он

ведет беседу и разворачивает свои суждения и доводы, они начинали думать, что

перед ними не тот человек, которого они знали, а другой. Настолько иным

представал он, вдохновленный спором, — с разметавшимися волосами и с глазами,

в которых была видна душа, танцующая вокруг излагаемых им суждений. Он дожил

до глубокой старости и на протяжении всей своей жизни не заботился ни о каких

обычных человеческих делах, кроме ведения хозяйства, земледелия, и того, как

честным путем приобрести состояние. Впрочем, бедность он переносил легче, чем

иные — богатство, а пища его была неприхотлива. Он не ел свинину, да и мясо

других животных старался есть как можно реже, неуклонно чтя божественную волю.

С неослабевающим рвением читал он древних. В старости он был как юноша и в

восьмидесятилетнем возрасте собственноручно написал больше, чем иной, даже

молодой человек, прочтет. Поэтому и пальцы его от постоянного письма стали

согнутыми. Закончив свои занятия, он с удовольствием прогуливался по людным

улицам в сопровождении автора этих строк и совершал долгие, но приятные

прогулки. И столь сильным было очарование беседы с ним, что в ногах стихала

боль от долгой ходьбы. В банях он бывал очень редко, но всегда выглядел свежим

и умытым.