Батальоны просят огня   ::   Бондарев Ю В

Ермаков смотрел на мелькающие стволы берез, на темную нескончаемую колонну; сырой ветер обливал холодом потную от возбуждения шею, еще не проходило раздражение на самого себя после только что пережитого страха; он не любил себя такого. Так же, как большинство на войне, Ермаков боялся случайной смерти: смерть в нескольких километрах до фронта всегда казалась ему такой же унизительно глупой, как гибель человека на передовой, вылезшего с расстегнутым ремнем из окопа по своей нужде. - Началось наше, - сказал Жорка и осторожно захрустел сухарем, включил на мгновение фары. Вспыхнув, они скользнули по борту "студебеккера", осветили маслено заблестевшую пехотную кухню в кустах, толпу солдат с котелками; потом на перекрестке дорог выхватили на стволе сосны деревянную табличку-указатель "Хозяйство Гуляева". Эта стрела показывала влево, другая прямо - "Днепр". Машины, повозки и люди текли туда через лес, где неясный зеленый свет мигал и гас над вершинами деревьев. Полковник Гуляев сказал: - Давай в хозяйство. - Жорка, остановись! - громко приказал Ермаков. - Что такое? "Виллис" остановился; встречный ветер упал, был слышен буксующий вой "студебеккера", слитный скрип колес, фырканье лошадей, голоса. Ермаков молча спрыгнул на дорогу, потянул из машины планшетку. - В батарею? - устало спросил Гуляев. - Стало быть, в батарею? Так вот что. Там тебе делать нечего. Н-да! Кондратьев там. Артиллерии в дивизии много. Найдем место. Не торопись. Была бы шея, а хомут... - Может, в адъютанты возьмете, полковник? - усмехнулся Ермаков. - Или в комендантский взвод? - А! Некогда мне с тобой антимонии разводить! Некогда! - Гуляев вдруг засопел, со злым раздражением толкнул Жорку локтем. - Поехали! Спишь? Гони, гони! Что смотришь? Ермакова обдало теплым запахом бензина, махнуло по лицу воздухом, темный силуэт "виллиса" запрыгал в глубине лесной дороги, исчез.

Глава третья

Серии ракет всплывали на правой стороне Днепра; черная вода каскадом загоралась под обрывом дальнего берега. Свет ракет опадал клочьями мертвого огня, и тогда отчетливо стучали крупнокалиберные пулеметы. Трассирующие пули веером летели через все пространство реки, вонзались в мокрый песок острова, тюкали в стволы сосен, вспыхивая синими огоньками. Это были разрывные пули. Срезанные ветви сыпались на головы солдат, на повозки, на котлы кухонь. По нескольку раз подряд на правой стороне скрипуче "играли" шестиствольные минометы, низкое небо расцвечивалось огненными хвостами мин. Они рвались с тяжким звоном, засыпая мелкие, зыбкие песчаные окопчики. Немцы били по всему острову - на звук голосов, на случайную вспышку зажигалки, на шум грузовиков, - остров кишел людьми. Ночью стало холодно, ветрено, сыро. Сосны по-осеннему тягуче гудели, от воды вместе с ветром приносило тошнотворный запах разлагающихся трупов - их прибивало течением. Но там, возле воды, были и живые люди - постукивал топор, доносились голоса, кто-то ругался грубо, сиплый тенор, не сдерживая душу, костерил кого-то: - Ты чего цигарки жуешь, а? Ты сколько раз собрался умирать, растяпа! А ну бросай!.. И было видно, как при взлете ракет темные силуэты саперов падали в воду, на песок; прекращался стук топора. Изредка тот же сиплый тенор, поминая бога и мать, звал санитара, и кого-то уносили на плащ-палатке, спотыкаясь в воронках. А метрах в ста пятидесяти от берега, в воронке от бомбы, прикрытый брезентом, тлел костерок из снарядных ящиков. Было здесь дымно, пахло паром сырых шинелей. Протянув разомлевшие ноги к жидкому огоньку, вокруг сидело и лежало несколько солдат-артиллеристов. Они молчали, дремотно поглядывали на наводчика Елютина, который, спокойно вытянувшись на снарядных ящиках, тихонько копался перочинным ножом в разобранных ручных часах.