Мальчик из Уржума   ::   Голубева Антонина Григорьевна

В комнате еще раз кашлянули. Потом заскрипел отодвинутый стул, и в кухню, щурясь на свет, вошел высокий седой человек в белой косоворотке и в черных валенках.

- Прошу вас в комнату, - сказал он. - Чем могу быть вам полезен?

Я объяснила, зачем приехала.

- Ну что ж, расскажу всё, что знаю. Мы с Сережей вместе росли. Я его в детстве Серьгой звал. Настоящая фамилия его Костриков. На этой самой улице мы с ним жили, через один дом отсюда... Только вот говорить-то я, к сожалению, не мастер... Ну, да уж как умею!..

Много чего рассказал мне в этот вечер Александр Матвеевич Самарцев.

Поздно ушла я от него. Нигде уж огни не горели. Весь Уржум спал тем глубоким сном, каким спят глухие деревни зимней ночью. И так же, как в деревне, где-то во дворах лаяли собаки.

А утром я пошла смотреть маленький домик рядом с Самарцевским - ночью его не разглядеть было.

Домик старый, бревенчатый, потемневший от времени, глубоко осевший в землю. Тусклые стекла подвальных окошек еле поблескивают над землей.

Походила я по улицам, зашла в школу, где раньше было Уржумское городское училище, а вечером повел меня Александр Матвеевич к людям, которые хорошо знали Сергея Мироновича Кирова, когда он был еще Сережей Костриковым. Одни из них знали его ребенком, другие с ним в школе учились, третьи встречали его уже юношей. Рассказы этих людей очень помогли мне в работе над книжкой.

Но больше всего узнала я о детстве Сергея Мироновича Кирова от его сестер, Анны Мироновны и Елизаветы Мироновны.

Глава I

ДОМИК НА ПОЛСТОВАЛОВСКОЙ

И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

В 1886 году - больше полвека тому назад - электрического света и в больших юродах почти еще не было, а уж в Уржуме и подавно. Улицы еле-еле освещались керосиновыми фонарями. Зимой бывало наметет на фонари снегу, чуть огонек мерцает. От ветра и дождя фонари частенько и вовсе гасли. И в домах тоже керосин жгли. У богатых были бронзовые и фарфоровые лампы с цветными стеклянными абажурами, а у тех, кто попроще, - жестяные коптилки.

На улицах, особенно осенью, такая темнота и грязища была, что ни проехать, ни пройти. Грязь до самого лета не просыхала и потом превращалась в сухую, едкую пыль. Ну и пылища стояла в городе! Трава у дороги и листья на деревьях в середине лета покрывались серым густым налетом.

Только и было хорошего в городе, что быстрая река Уржумка да еще старые тополя на главной улице.

На плане, который висел в городской управе, улица эта называлась Воскресенской, но сами уржумцы прозвали ее "Большая улица" и никакого другого названия знать не хотели.

С первыми теплыми днями здесь, на Большой, появлялся известный всему городу старый цыган шарманщик с облезлым зеленым попугаем, который сидел у него на голове, вцепившись когтями в грязные курчавые волосы своего хозяина. Старик-шарманщик останавливался под окнами купеческих домов. Во дворы заходить ему было страшно, так как почти в каждом дворе гремел цепью огромный злой пес. За шарманщиком по пятам бегала толпа уржумских мальчишек с тех улиц, куда шарманщик заглядывал редко. На боковых улочках жили люди бедные: сапожники, печники, и здесь уж, конечно, старику-шарманщику рассчитывать было не на что. Самим еле-еле на житье хватало.

И домишки на этих улочках были плохонькие, деревянные, не то, что на Большой, где дома сплошь были каменные, с высокими тесовыми воротами. В каменных домах жило уржумское купечество и начальство. Самым важным домом считался на Воскресенской дом полицейского управления. Здесь у ворот, возле полосатой будки, всегда стоял часовой, усатый солдат с ружьем. Стоял он навытяжку, грудь колесом и, не мигая, смотрел в одну точку. Уржумские мальчишки как-то раз поспорили между собой на две копейки: оловянные глаза у часового или настоящие.