Цвет страха   ::   Мерфи Уоррен

Северяне смогли позабыть о разделяющей нас пропасти и протянули руку мятежному Югу; так неужели мы не сумеем ответить тем же?

Вслед за робким призывом полковника Хазарда повисло самое долгое молчание в его — увы! — такой короткой жизни. В этот миг решалась судьба питерсбергского национального поля битвы и славы Юга. Хазард затаил дыхание и не решался выдохнуть, пока не заныла грудная клетка.

— Какого черта! — взорвался один из бойцов. — Уж если северянам так полюбилась старая добрая Виргиния, что они готовы поступиться своим достоинством, то нам и вовсе грех не побороть неприязни и не принять их помощи.

— Беда лишь в том, что в сражении от янки мало проку. Жители Новой Англии — никудышные стрелки, это всем известно.

Полковник Хазард выдохнул из легких жаркий воздух Виргинии и сомкнул веки, пряча слезы гордости.

— Теперь, когда Север и Юг объединились против общего врага, он, трижды проклятый, не имеет ни малейшего шанса, — произнес Хазард сдавленным голосом.

* * *



«...трижды проклятый враг не имеет ни малейшего шанса...»

На южной окраине Питерсберга стоял фургончик передвижного командного пункта. Там сидел мужчина в рубашке с короткими рукавами. Сняв наушники и щелкнув переключателем на пульте, он проговорил в микрофон:

— Говорит координатор оперативно-тактической группы Кобьен.

— Слушаю вас, координатор Кабан.

— Стоящая против нас Шестая виргинская пехотная рота «выходного дня» вызвала подкрепление — род-айлендскую артиллерийскую батарею и Первый массачусетский кавалерийский эскадрон.

— Чтоб им пусто было, этим мятежным бездельникам!

— Ваши рекомендации?

— Продолжайте прослушивание. Если начнется заварушка, снимайтесь с места.

— Вас понял. Конец связи. Кобьен.

* * *



После того как был съеден последний сухарь и выпита последняя кружка цикория, полковник Хазард объявил отбой. Бойцы забрались в свои крохотные пятисотдолларовые копии палаток времен Гражданской войны, поплотнее закутались в грубые шерстяные одеяла, спасаясь от ночной прохлады, и один за другим погрузились в беспокойный сон. Нельзя было забывать о том, что на рассвете сюда вернутся ненавистные северяне. Они не появлялись здесь с тех самых пор, как беспощадные головорезы Сорок восьмого пенсильванского батальона пробили туннель под фортом конфедератов и заложили в фундамент восемь тысяч фунтов черного пороха, взрыв которого отправил к праотцам три сотни повстанческих душ и вырыл злосчастный кратер, которому исполнилось ни много ни мало сто тридцать лет.

Тогда противники не стали дожидаться рассвета: они добрались до фундамента форта задолго до того мгновения, когда земли коснулись первые лучи солнца.

Вооружившись кружкой кофе, на дежурство заступил капрал Прайс. Он прислонился к дубу и прислушался к урчанию своего желудка, который, натужно борясь с беконом и сухарями девятнадцатого столетия, пытался пропихнуть их сквозь пищеварительную систему, привыкшую к кулинарным изыскам двадцатого.

Где-то в темноте хрустнула ветка. Прайс, подхватив свой «харперз мини» ручной работы, двинулся на звук и негромко воскликнул:

— К-кто там?

В ответ раздался выстрел. Пуля удивительно отчетливо ударила в подпорку мушкета, сломала ее и раздробила правую руку парня.

Все существо Прайса пронзила мучительная боль; капрал отшатнулся назад, споткнулся и, как слепой щенок, пополз по земле. Когда в глазах у него прояснилось, взору предстала ужасная картина.

Из густой чащобы появились мужчины с суровыми лицами, на всех — синие мундиры с ярко-голубой каймой и золотыми шевронами. Они неумолимо приближались к раненому, целясь в него из мушкетов.

— Вы... вы из Первого массачусетского? — спросил Прайс, проглотив застрявший в горле комок.