Дьявольский вкус смерти   ::   Серова Марина

Переместившись на диван и удобно устроившись на подушках, я нашла подтверждение своим сомнениям в дальнейших записях дневника.

«Похоже, Маштаков не очень удивился и огорчился, когда узнал, что мы с Региной вместе. Мне было досадно, я ожидал более бурной реакции. Он тут же начал встречаться с длинноногой Светой, с его же курса. На наших с ним отношениях это обстоятельство никак не отразилось».

Вот так. Хоть с этим все ясно, а то мне и так подозреваемых хватает.

Перевод давался мне довольно медленно, и я начала «дергаться» из-за того, что не находилось ничего конкретного, нужного мне.

— Не рассчитываешь же ты, что Василий Иванович в студенческие годы написал что-нибудь вроде: «Если меня когда-нибудь отравят, то в моей смерти прошу винить господина такого-то»? — подшутила я сама над собой.

Исследуя записи дальше, обнаружила откровения Самохвалова о своих чувствах к Регине. Когда поутихла распиравшая его гордость по поводу «угона» чужой пассии, новоиспеченный кавалер понял, что она сама его мало интересует. Как средство продемонстрировать, что он не хуже Сергея, — да, а как женщина, с которой он хотел бы связать жизнь, — нет. Шло время, но новых желающих дам завоевать его сердце на горизонте не возникало.

Мне вспомнился облик Василия Ивановича: худощавый, маленький мужчина с острыми чертами лица и копной кудрявых волос, напоминавший хищную птицу в полете.

Обсуждение прически словесника постоянно возникало на повестке дня школьников.

В общем, неудивительно, что женщины Самохвалова не жаловали. Мало привлекательная внешность, к которой приплюсовывается гнусный характер… Надо же: досадует на то, что его лучший друг не огорчился, узнав об измене своей девушки с ним!

В итоге, «пропудрив» мозги Регине аж три года, Василий Иванович все же решился на ней жениться. Меня разбирало любопытство: что же это за Регина такая, что кроме хмыря-Самохвалова ее больше никто не заинтересовал? Неужели она не замечала, что ее избраннику, по большому счету, на нее наплевать? Просто мазохизм какой-то, а не любовь.

Устав копаться в словаре, я решила бегло просмотреть последнюю запись дневника и на этом закончить. В ней Василий Иванович сообщал, что у него родилась дочь, а он-то хотел мальчика! Вспомнив Катькин рассказ о байстрюке Антоне, я подумала, что не нужен был этому самодуру никто — ни мальчик, ни девочка. Так уж он был устроен.

Я бросила дневник на пол и решила, что на сегодня с меня хватит. Представитель семейства кошачьих уже спал, уткнувшись мне в бок, и я незамедлительно последовала его заразительному примеру.

* * *



Всю ночь мне снились змеи и еще какие-то гады, и, если бы не телефонный звонок, разбудивший меня, неизвестно, сколько еще мне пришлось бы лицезреть это безобразие.

Часы на стене показывали девять утра. Только я взяла трубку, как на меня обрушились рыдания, причитания и всхлипывания.

— Тань, я знаю, кто отравил отца, — ревела Катька. — Теперь я точно знаю-у-у!

— Что ты знаешь, говори! — отчеканила я, окончательно проснувшись.

— Это Пашка Рудухин… у меня с ним… понимаешь…

— Знаю я, что у тебя с ним! — оборвала ее резко. — Что случилось?

— Он вены себе вскрыл… из больницы мне звонили… Я догадывалась, что это он, а теперь после этого… уверена.

В трубке нарастала новая ударная волна истерики.

«У верблюда два горба, потому что жизнь — борьба», — вспомнилась дурацкая школьная поговорка. Рудухин явно не борец. Он просто слизняк. И это все на мою голову!

— Твой Рудухин — половая тряпка, и отца твоего не трогал! Прекрати плакать! Успокойся! — прикрикнула я на Катьку.

Мои резкие слова подействовали на нее отрезвляюще. Громкость на том конце провода понизилась на несколько тонов.