Находка   ::   Тайц Яков Моисеевич

Обе стрелки слились в одну толстую стрелу на цифре «девять».

Таня обернулась к Лёше. Он уже не читал, а думал о чём-то, подперев кулаками голову.

— Лёша! Ну Лёша же!

— Что?

— Почему мамы так долго нет?

— Задержалась…

Таня подошла к Лёше:

— Ладно, Лёша, не хочешь про клад — тогда про папу расскажи.

— Я ведь тебе уже сто раз рассказывал.

— А я про папу тыщу раз могу слушать.

Лёша знал — от Тани отделаться нелегко. Да и сам он любил рассказывать про папу. Когда рассказываешь, все вспоминается, и кажется, что папа опять здесь, рядом.

— Ну ладно.

Он сел на подоконник, обхватил руками колени и стал смотреть на огоньки за окном. Их было очень много, они разбежались далеко, словно звёзды на небе, и, так же как звёзды, мигали и переливались в синей темноте весеннего вечера.

Таня села рядом с Лёшей и прижалась боком к его твёрдым коленкам.

— Ты читала в «Пионерке» воспоминания Тимура Гайдара?

— Нет, не читала. Там очень маленькие буковки. Мы такие не проходили.

— Эх вы, «буковки»! — усмехнулся Лёша. — А знаешь, Таня, я бы тоже хотел написать воспоминания…

— Про кого?

— Ясно, про кого: про папу.

Таня сказала:

— Я бы тоже…

— Что — тоже?

— Воспоминания про папу.

Лёша легонько дёрнул Таню за косичку:

— Чудная ты, Танька! Какие могут быть воспоминания, раз ты его не помнишь!

— А может, я вспомню. Вот буду о нём думать, думать — и вспомню.

Лёша ничего не ответил.

В комнате становилось всё темней, но света зажигать ни Лёше, ни Тане не хотелось.

— Не знаю, про что рассказывать, — начал Лёша. — Про Кунцево, что ли? Но раз ты не помнишь… А я помню, как мы поехали туда, к бабушке, и ночевали там, а папа тебя вареньем кормил с ложечки, а ты вся измазалась, пчёлы так и липли к тебе, а ты — ничего, только отмахиваешься и кричишь: «Исё, исё!» А потом мы все пошли на Москву-реку купаться, и тебе там щёки отмывали, а ты болтаешь ногами, орёшь вовсю, а папа стоит на берегу и приговаривает: «Так её, так! Исё, исё!» Таня засмеялась:

— Он был смешной, да?

— Ох, он любил смешить! Шутил всё. А потом мы пошли домой и узнали, что война. А раньше, понимаешь, мы ничего не знали.

— Ну и что? И дальше?

— Ничего. Началась война, и всё.

Лёша замолчал. Как рассказать Таньке про те первые дни, про то, как Москва сразу вся потемнела, словно насупилась, про то, как проходили по улицам колонны бойцов с грозной песней:

Идёт война народная,

Священная война…

Лёше вспомнилось, как однажды он побежал за такой колонной, и один из бойцов сказал: «Пойдёшь с нами, сынок?» — «Пойду», — ответил Лёша и долго шагал в ногу с колонной и подпевал:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой!

Сразиться с силой тёмною —

С фашистскою ордой.

Потом боец сказал: «Ступай домой, сынок, ступай, а то заблудишься». Бойцы ушли, а Лёша прибежал домой и сказал: «Папа, пойдём на войну!» И запел: «Вставай, страна огромная…» А папа сказал: «Нет, Лёша, сначала я пойду, а потам уж сообразим насчёт тебя». Но папа долго ещё оставался дома, потому что завод не отпускал. Ведь он работал на военном заводе. Потом он даже домой не приходил, а всё время был на заводе и ночевал там. Это называлось — на казарменном положении.

Но как обо всём этом рассказать Тане?

— Ну, что ж ты? — сказала Таня.

— Пусти-ка, Танька, нога затекла! — Лёша сел поудобнее. — Вот… значит, началась война. Начались дежурства… Затемнение… Детей стали эвакуировать…

— А это что? — спросила Таня.

— Это значит — увозить подальше от Москвы. Потому что начались налёты. Каждую ночь. Прямо спать не давали. Но мама сказала, что она из Москвы не уедет. И я тоже сказал: «Не уедем!»

— И я бы тоже так… — сказала Таня.

— Правильно! А немцы всё ближе к Москве.