Дама Пик (Роман)   ::   Седов Б. К.

Лежу я как-то раз на шконке, в стенку пялюсь, думы свои невеселые думаю, и вдруг слышу - в противоположном углу шум, свара, крики, в общем, драчка случилась. А потом Дуст и говорит:

-  Давайте к Знахарю, мерины безрогие, как он скажет, так и будет.

Подходят ко мне двое урок, обоим лет по тридцать, у одного под глазом слива зреет, другой за яйца держится, и видно, что кисло ему не понарошку.

А еще мне видно, что твари они ничтожные, и повесить бы их без суда и следствия, чтобы не воняли, да некому…

Ладно, думаю, поиграем в царя Соломона.

-  Ну, - говорю, - что случилось, почему беспорядок нарушаете?

А сам вспомнил, как на корабле этом, на холодильнике «Нестор Махно», вот так же стояли передо мной два моремана, а я им так заправлял, что самому интересно было.

Оба одновременно открыли рты, но я остановил их жестом и сказал:

-  По очереди. Ты - первый, - и указываю пальцем на того, у которого бланш под глазом.

Пусть, думаю, тот, у которого яйца пострадали, оклемается пока.

-  Погонялово имеешь? - спрашиваю.

-  Имею, - отвечает урка, - Шустрым кличут.

-  Действительно шустрый. По бейцам ловко попал. Может, ты еще куда ловко попадаешь?

-  Если надо, то и попадаю, - отвечает Шустрый, а сам ногу в сторону отставил и большие пальцы за пояс засунул.

Хочет, значит, показать, что хоть и перед авторитетом стоит, но и сам чего-то стоит.

-  А за что, тебя, бедного, в тюрягу-то посадили? Небось, по ошибке?

-  Нет, не по ошибке, - отвечает, - вооруженный грабеж.

-  Ух ты! Вот здорово! И кого же ты ограбил? Трех здоровых мужиков? Или вооруженного инкассатора ножичком на понт взял? А может, прорвался через охрану и вынес из кабинета депутата сейф с наворованными у народа деньгами?

Шустрый угас, ногу прибрал и говорит:

-  Да нет, Знахарь, я поскромнее.

-  Ну так давай рассказывай, не томи.

Он помялся и говорит:

-  Шубу с бабы снял, и сумочку еще…

-  Вот это да! Герой! - восхитился я, - И не испугался? Хотя ты же вооруженный был… А что за оружие?

-  Что за оружие… Нож охотничий.

-  А где ножик-то взял?

Вся камера молча и с интересом следила за происходящим, и вдруг с верхнего яруса раздался чейто голос:

-  А ножик он у корефана своего двинул, пока тот пьяный на хате валялся.

-  Заткнись, Пахарь, тебя не спрашивают, - огрызнулся Шустрый.

-  Не затыкайся, Пахарь, - возразил я, не сводя взгляда с Шустрого, - откуда ты об этом знаешь?

-  А он сам рассказывал, как геройствовал в тот вечер. Что, Шустрый, не рассказывал разве? И про то, как кореш твой, козел, ты ведь его так называл, вырубился, а ты у него, у козла, ножичек-то и прибрал. Ты еще сказал, что это инструмент для настоящего мужчины, а кореш твой типа не настоящий. Забыл?

-  Ну, охотничий нож - это и на самом деле для настоящего мужчины, - рассудительно заметил я. - Ты ведь настоящий мужчина? Правда, Шустрый? Ты ведь женщины с сумочкой не испугался? Или все-таки было страшно, но ты смог себя перебороть. А?

Смотрю, а Шустрый и вовсе завял, пальцы из-за пояса вынул, руки по бокам висят, а сам ссутулился, как плакучая ива… Урка, блин!

-  Ладно, - говорю, - о том, что ты за урка, мы еще поговорим. А сейчас скажи мне, почему ты сокамерникам отдыхать мешаешь? Что вы там с этим не поделили?

И киваю в сторону второго орла.

А тот уже вроде очухался, за бейцы больше не держится, порозовел…

-  Тебя как кличут? - спрашиваю.

-  Берендей я.

-  Ага… Так вроде бы какого-то царя звали, то ли у Пушкина, то ли у кого-то еще.

-  Не знаю я никакого Пушкина, а звать меня - Санек, а братва Берендеем кличет.

-  Понятно, - говорю, - ну, ты помолчи пока, а потом ответишь, когда тебя спросят.

И перевожу взгляд на Шустрого.

-  Ну, так в чем у вас проблемы?

-  А Берендей свою бациллу петушиным ножом резал. Он Марго тянет, и за это прикармливает. А раз петушиный ножик в руки взял, то это - косяк. Не по понятиям, значит.