Пакет   ::   Пантелеев Алексей Иванович

- Прощай, комиссар!

- Прощай, - говорит, - Трофимов. Живой возвращайся.

Выбежал я на крыльцо. Зажмурился. Каблуком стукнул.

"Ох! - думаю. - Только бы меня мозоль не подвела, дьявол!"

Бегу на выгон. Там наши кони гуляют - головы свесили, кашку жуют.

Выбрал я самого лучшего коня - Негра. Чудесный был конь, австрийскопленный. Поправил седло я, вскочил, согнулся, дал каблуком в брюхо и полетел.

Несется мой Негр, как леший.

Несемся мы по шоссе под липками, липки шумят, в ушах жужжит. Что ни минута, - верста, а Негр мой только смеется, фырчит, головой трясет... Лихо!

Вот мост деревянный простукали...

Вот в погорелую деревню свернули...

Вот лесом скачем...

Темно. Сыро. Я поминутно голову поднимаю, солнце ищу: по солнцу дорогу узнать легче. Голову подниму - ветки в лицо стегают. Снова сгибаюсь и снова дышу в самую гриву Негра.

Вдруг, понимаете, лес кончается. И вижу: течет река. Какая река? Что за черт?! Неожиданно.

Скачу по берегу вправо. Мост ищу. Нету. Вертаюсь, скачу налево. Нету.

Река широкая, темная - после узнал, что это река Донец.

- Фу, - говорю, - несчастье какое! Ну, Негр, ныряй в воду.

Спускаюсь тихонько с обрыва и направляю конягу к воде. Коняга подходит к воде.

- Но! - говорю. И пришпорил слегка. И поводьями дернул.

Не двинулся Негр.

- Но! - говорю. - Дурашка! Воды испугался?

Стоит и боками шевелит. И уши тоже шевелятся.

- Да ну же, - говорю, - в самом деле!..

Обозлился я тут... Как ударил в бока, свистанул:

- А ну, скачи!..

Подскочил Негр. И ринулся прямо в воду. Прямо в самую глубину.

Уж не знаю, как я успел стремена скинуть, только вынырнул я и вижу один я плыву по реке, а рядом, в двух саженях, круги колыхаются и белые пузыри булькают.

Ох, пожалел я лошадь!..

Минут пятнадцать все плавал вокруг этого места. Все ждал, что вот-вот вынырнет Негр. Но не вынырнул Негр. Утонул.

Захлюпал я тут, как маленький, и поплыл на тот берег.

Вылез. Течет с меня, как с утопленника. Шапку в воде потерял. Сапоги распухли. В мягких таких сапогах и идти легко.

Пошел. Иду по тропиночке. Солнце мне левую щеку греет - значит, Луганск правее - где нос. Иду по направлению носа. Между прочим, все больше и больше обсыхаю. И сапоги обсыхают. Все меньше и меньше становятся сапоги - ногу начинают жать.

Вдруг откуда-то человек. Не военный. Вольный. В мужицкой одежде. Страшный какой-то.

- Здорово, - говорит, - пан солдат!

И смеется.

Я говорю:

- Чего, - говорю, - смеешься?

Я испугался немножко. Все-таки не в деревне гуляю на масленице. На фронте ведь.

А он говорит:

- Я смеюсь с того, пан солдат, что вы очень ласковые.

- Как, то есть, - говорю, - ласковые? Ты кто?

- Я, - говорит, - был человеком, а теперь я - бездомная собака. Вы не смотрите, что у меня хвоста нет, я все-таки собака...

- А ну тебя, - говорю. - Выражайся точнее.

Смеется бродяга.

- Вы, - говорит, - у меня жену убили, а я сейчас вашего часового камнем пристукнул.

- Как, - говорю, - часового?

И сразу - за браунинг. А он за горло себя схватил, рубаху на себе разорвал и как заорет:

- Стреляй, стреляй, мамонтов сын!..

Я тут и понял. Фуражки на мне нет, звезды не видно - вот человек и подумал, что я белобандит, сволочь, мамонтовский казак.

- Кто, - говорю, - у тебя жену убил? Отвечай...

- Вы, - говорит. - Вы, добрые паны. И домик вы мой сожгли. И жинку, старушку мою, штыком закололи. Спасибочки вам...

И на колени вдруг встал. И заплакал.

"Фу! - думаю. - На сумасшедшего нарвался. Что с ним поделаешь?"

- Встань, - говорю, - бедный человек. Иди! Ошибаешься ты: не белый я, а самый настоящий красный.

Встал он и смотрит. Такими глазами смотрит, что век не забуду. Большие, печальные, как и действительно у собаки.

- Иди, - говорю, - пожалуйста.

А он смотрит.

- Иди, - говорю, - пройдись немножко.

Страшно мне стало. Браунинг все-таки, шесть патронов в обойме, а страшно. Жутко как-то.

Мужик молчит.