Письма и телеграммы   ::   Алексин Анатолий

Потом складывают все эти "индивидуальные поправки" и где-нибудь на совещании потрясают уже целыми тоннами: "В таком-то санатории за истекший квартал прибавлено три тонны живого веса!" Высшая медицинская математика! А то, что от всех этих килограммов у людей одышка начинается, - это уж не так важно. Боюсь, как бы и у вашей стройки не началась "одышка" от показных рекордов.

И еще одно... Меня, откровенно товоря, уже не очень волнует твое здоровье (просто махнула рукой!), но все же я поражаюсь, как можно отказываться от истинно целебного крымского солнца и верить каким-то знахарским средствам, каким-то травам! Даже если их прописывает сам парторг.

Можно ли пользоваться травами без консультаций врача?

Не вообрази только, что я забочусь о тебе! Нет, я просто поражаюсь твоему бескультурью! И как такие темные люди могут работать в редакции да еще поучать других?!

Письмо шестое

Дорогая моя Маринка! Твои сообщения о летчике очень напоминают мне наши ежедневные газетные шапки: "До окончания работы осталось всего десять дней!", "До пуска объекта - всего неделя! Все внимание - ударному объекту!.." Впрочем, прости меня за глупое сравнение.

Ты пишешь мне зло и раздраженно. Но вот удивительно:

когда я читал вчера твое письмо со всеми этими "совершенно безразлично" и "я махнула рукой", мне вдруг ясно вспомнились другие письма... Я подошел к своему, еще до сих пор не распакованному чемодану и достал их. Мамины письма...

Мама часто бывала в командировках, а я оставался дома один И вот что она писала мне издалека: "Я ничуть не сомневаюсь, что ты там без меня уже нахватал целую кучу двоек!. А когда ты ложишься спать, конечно, забываешь выключить газ... Я уже махнула рукой на твое будущее, но меня все же поражает, как можно целыми днями сидеть в темной ванной комнате над какими-то мокрыми фотопленками, когда на свете есть Гончаров, и Тургенев, и Диккенс.

Мама прекрасно знала, что я никогда не получал двоек.

И что если бы я хоть однажды забыл выключить газ, у нее бы уже не было сына. Но она так писала... А я читал и сердился. И только потом, когда мамы не стало, я перечитал и понял все ее письма: в них были любовь и тревога...

Как и в твоих! Могу ли я на тебя сердиться?

Могу ли сердиться, если и сам люблю тебя еще сильнее, чем прежде! Пойми это... У меня только меньше оснований для тревог: у вас там солнце, и море, и гроздья винограда на подоконнике. Но, может быть, один твой летчик перевешивает все здешние опасности? И даже сырой вечерний воздух при моих слабых легких, а?

Нет, не верю! И за то, что не верю, крепко целую тебя.

Алексей.

Письмо седьмое

Маринка, родная!

Минуту назад я вернулся из типографии, раздеться не успел - и вот уже спешу рассказать тебе об истории с Владиславом Петровичем Езерским. Наши молодые ребята зовут его "Владик", что в расшифрованном виде означает: "Владыка домов и квартир". А еще его называют: "Наш ОТК". Нет, мы и не думаем сравнивать его с отделом технического контроля: это вполне достойный и очень нужный отдел! Речь идет о сокращенном звучании знаменитого словечка "отказать!". Есть разные слова-паразиты. Одни люди суют всюду свое любимое "так сказать", другие не могут жить без "понимаешь", а вот грешный язык Владислава Петровича легче всего и с наибольшим удовольствием произносит это самое "отказать!".

Нам, к примеру, он не дал-помещения для типографии, хотя мог бы его найти. Ему приятней, однако, чтобы мы по нескольку раз в день топали в Каменищи и обратно.

Одним словом: "Чего моя левая нога пожелает!" Свой фельетон мы так и назвали: "Наше слово - к левой ноге Владислава Петровича!"

И, представь себе, Владик заранее узнал о статье. Нет, он ничего не вынюхивал - просто директор типографии проговорился.