Дело Сен-Фиакра   ::   Сименон Жорж

И произошло это сразу после причастия, то есть тогда, когда графиня раскрыла молитвенник. Представьте себе, а вдруг в молитвеннике…

Но молодой граф обескураженно покачал головой.

— Не представляю, чтобы какая-нибудь новость до такой степени потрясла мою мать. К тому же это было бы так… так омерзительно…

Тяжело вздохнув, он мрачно поглядел в сторону замка.

— Пойдемте чего-нибудь выпьем.

Но направились они не к замку, а в гостиницу, где их появление вызвало некоторое замешательство. Четверо крестьян, до этого спокойно попивавших себе вино, вдруг почувствовали себя явно не в своей тарелке. Они поздоровались с новыми гостями почтительно, даже слегка боязливо.

Из кухни, на ходу вытирая руки о фартук, примчалась Мари Татен и запричитала:

— Господин Морис, я никак не могу опомниться, такая горестная новость! Бедная наша графиня!

Кто-кто, а она плакала, не скрывая слез. Наверное, всякий раз, когда в деревне кто-нибудь умирал, она обливалась горючими слезами.

— Вы ведь тоже были у мессы, правда? — обратилась она к Мегрэ, словно призывая его в свидетели. — Подумать только — никто ничего не заметил! Мне рассказали, когда я уже вернулась сюда…

Человек всегда чувствует себя неловко, если в подобных ситуациях ведет себя более сдержанно, чем посторонние, которым вроде бы не с чего так уж убиваться.

Морис выслушивал соболезнования, стараясь сдержать раздражение, и, чтобы скрыть замешательство, направился к этажерке, взял оттуда бутылку рома и наполнил две стопки.

Плечи у него затряслись, он залпом выпил стопку и обратился к Мегрэ:

— По-моему, я простыл; видно, утром продуло в машине.

— В наших краях всегда все простужены, господин Морис… — отозвалась Мари Татен. И, обращаясь к Мегрэ, заметила: — Вам бы тоже не мешало поберечься: я слышала, как вы кашляли ночью.

Крестьяне собрались уходить. Печка раскалилась докрасна.

— И ведь в такой день! — причитала Мари Татен.

Из-за ее косоглазия было непонятно, к кому она обращается — к Мегрэ или к молодому графу.

— Не хотите ли перекусить? Надо же, я была так потрясена, когда мне сообщили о несчастье, что даже забыла переодеться.

Однако она ограничилась тем, что надела фартук поверх своего черного платья, которое надевала только в церковь. Шляпка ее осталась сиротливо лежать на столе.

После второй стопки рома Морис де Сен-Фиакр вопросительно поглядел на Мегрэ, словно ожидая его дальнейших распоряжений.

— Идемте, — сказал комиссар.

— Вы придете обедать? Я зарезала курочку и…

Но мужчины уже вышли на улицу. Перед церковью стояло несколько двуколок, хозяева которых, не выпрягая лошадей, привязали их к тополям, росшим у храма.

Над кладбищенской оградой там и сям виднелись головы прихожан. Единственным ярким пятном во дворе замка была желтая спортивная машина графа.

— Чек кроссирован? [2]

— Да, но завтра же он будет представлен к оплате.

— Вы много работаете?

Ответом ему было молчание. Тишину нарушал лишь звук их шагов по подмерзшей дороге, шелест гонимых ветром сухих листьев да пофыркивание лошадей.

— Видите ли, я, что называется, шалопай, человек никчемный. За что только я не брался! Да вот — эти самые сорок тысяч франков! На эти деньги я хотел основать киностудию. А до этого был вкладчиком одной радиокомпании.

Справа, со стороны пруда Богородицы, донесся приглушенный звук выстрела. Показался охотник, размашисто шагавший к добыче, над которой заливалась лаем его собака.

— Это Готье, наш управляющий, — пояснил Морис. — Видимо, отправился на охоту еще до того, как…

И тут граф вдруг потерял контроль над собой: лицо его исказилось, он яростно топнул ногой и, казалось, вот-вот разрыдается.

— Бедная старушенция! — выдавил он сквозь зубы, стараясь унять дрожь губ.