Тоня из Семеновки (сборник)   ::   Баруздин Сергей Алексеевич

Она стояла с коромыслом возле колодца и тоже, как все, смотрела в вечернее небо, а потом набрала воды и двинулась по тропке.

Не знаю, откуда во мне взялась смелость, но я рванулся ей навстречу и, подбежав, выпалил:

- Давайте я помогу вам!

- Ну что ты! Я сама! - смутилась она.

- Нет, нет, - настоял я и снял с коромысла ведра.

Я схватил ведра в руки, а она осталась с коромыслом.

"Только бы не расплескать, только бы не расплескать!" - думал я.

Мы двигались по тропинке к дому, видимо, к ее дому. Вернее, это был не дом даже, а крохотная избенка, но под черепицей, аккуратная, с заросшим палисадником. По стенам избенки, вокруг двери и окон вился плющ.

- Ты из Москвы? - спросила она.

Я кивнул.

- А родители? - поинтересовалась она.

- Папа в армии, а мама у меня в Наркомземе работает. Вот я и приехал сюда.

- В каком же ты классе?

"Бог ты мой! Что же ей сказать? Неужели, что окончил седьмой? Что совсем еще мальчишка?"

- В десятый перешел, - как-то само собой вырвалось у меня.

Мы уже подходили к ее дому.

- Спасибо тебе! - сказала она и хотела забрать ведра.

Но я не выпустил.

- Я занесу вам. Дверь только...

Она приоткрыла дверь, и я через крошечные сени прошел в комнату совсем небольшую, но очень аккуратную. Кровать с горкой белых подушек, диван, сундук, над которым висели фотографии; чисто выскобленный стол и несколько венских стульев вокруг.

- Сюда. - Она показала на лавку возле печи.

Я поставил ведра.

- Как же тебя зовут? - спросила она.

Я ответил.

- Хорошее имя, - сказала она.

- А мне... - Я хотел было признаться, что мое имя мне очень не нравится.

- Нет, хорошее, - повторила она.

- А вы? Вы одна живете? - робко поинтересовался я.

- Папа в армии, - сказала она, - старшая сестра в Москве в институте учится, а мама у нас умерла в тридцать третьем, во время голода.

- Ну, я пойду, - сказал я. Но на пороге остановился: - А зовут вас как?

- В школе Антониной Семеновной, - объяснила она. - А ты можешь Тоней. Ведь ты почти взрослый.

И она улыбнулась.

Мне было радостно и горько. Она со мной говорила, и говорила всерьез, но она, значит, учительница. И ей не пятнадцать и даже не семнадцать, а все девятнадцать. И это "почти взрослый"! Почему же "почти"?

* * *

В этот день на станции работы не было, хотя мы и пришли туда, но нас послали на уборку гороха.

Мы вернулись в деревню и направились в поле. Еще издали я увидел Тоню и ее девчонок.

- Помощь принимаете? - крикнул я, когда мы оказались рядом.

- Смотря как работать будете, - отшутилась Тоня.

Я снова видел ее совсем близко. Ладная фигура. Тонкие красивые ноги. Быстрые руки. Косы, спадающие вперед.

Я механически срывал стручки гороха в подол рубашки, а сам не отрывал глаз от нее.

Горох был вкусный, сладкий, но мне было не до гороха.

Тоня работала быстро, и я еле поспевал за ней.

Наконец догнал и даже чуть перегнал.

- А у тебя, смотри, хватка, - бросила Тоня на ходу.

* * *

Теперь я не спал по ночам.

Я писал:

Какая ты?

Такая ты,

Что все

Мечты мои

Пусты...

И еще:

Я бормочу спросонья:

Тоня...

Вместо сна я действительно бормотал стихи.

Теперь на реке я махал ей рукой, и она отвечала мне.

Теперь на улице я мог с ней здороваться.

По вечерам ждал, когда она пойдет за водой, но почему-то не заставал ее у колодца.

Зато в выходной день, когда мы работали только до обеда, я увидел ее на лавочке около дома с книгой в руках.

Я поздоровался и спросил:

- Что вы, Тоня, читаете?

- Второй раз "Войну и мир" перечитываю. Какая прелесть! - призналась она. - Ведь читала в педучилище и вроде недавно, а сейчас как будто впервые...

Я "Войну и мир" не читал и, когда речь зашла о моем чтении, весьма кстати (вот, мол, какой я!) вспомнил Мопассана и Достоевского. Их я тоже знал плохо, но все же что-то читал, а главное, помнил по предисловиям.