В морозный день   ::   Афанасьев Юрий Николаевич

Ундре до того расстроился, что заболел. Дедушка присел на краешек кровати, попыхтел трубкой и сказал: «Вода долго кипит — котёл пустым оставляет. Зачем долго сердиться?» Это он себе, наверное, сказал, потому что Ундре на него и не думал сердиться. Но как Ундре стало хорошо от этих слов!..

Ундре дохнул на запотевшее стекло и растёр его рукавом. Чёрный глаз снова забегал по посёлку. За дорогой стоят дома в белых пушистых шубах, из труб тянется сизым ручейком дымок, только в доме у Роговых он вырывается чёрными клочьями и ползёт книзу. Чтобы сэкономить дрова, старики Роговы часто жгут всякие гнилушки с мусором, собирая их около складов и сельповского магазина. Дом находится в середине ограды из жердей, как в корале, который делают для загона оленей. Сем Вань каждый день подметает в ограде, даже когда снег и не выпадает. Одна дорожка ведёт на улицу, другая к бане, а третья к стайке, где живут корова, овцы и поросята. Свой двор Сем Вань любит, как и свои усы, которые по праздникам накручивает на горячую проволоку. Только про левый он часто забывает, и тот обиженно висит. Стайка у Роговых — целый зоопарк. Ундре таких животных раньше только на картинках видел. Сначала он думал, что овечка и свинья — это собаки с короткими хвостами. Да и не только он, многие ребята, впервые приехавшие из тундры в посёлок, так думали…

Роговы даже кур держат! Недавно прибежала бабушка Пелагея к матери Ундре. «Слушай, девка, — начала с порога, не поздоровавшись (она всех женщин в Кушевате, даже пожилых, зовёт «девками»!), — история со мной какая приключилась. Утром, значит, вышла я за дровами, прихожу — на тебе! По дому ведро расхаживает. Протёрла глаза, думаю, спросонок, а ведро ползёт да ко мне всё норовит. Бросила дрова, метнулась в сени и зацепилась в дверях сарафаном. А из-под ведра петух! Это мой квартирант отчебучил. Чтобы его рано по выходным не будили, накрыл петуха-то ведром!..»

Квартирант… Эх, можно только позавидовать Аркашке, что у него живёт геолог Фёдор. Вообще-то он живёт в тундре, где буровая вышка, а в Кушеват приезжает отдохнуть. Таких железных вышек на Ямале сейчас очень много. Высоко тянутся они в небо — до сорока метров каждая, и чумы кажутся в сравнении с ними совсем маленькими, как ондатровые норки.

Про комсомольско-молодёжную бригаду, где работает Фёдор, в газетах пишут, а бабушка Пелагея: «квартирант»! Так называет, потому что деньги с него берёт за проживание. Дедушка Валякси за это недолюбливает Роговых. У ханты и обычая такого нет. Они даже и не спрашивают, сколько дней собирается у них прожить человек. Это его дело, когда надо, тогда скажет. Уезжает человек — сзади к нартам привяжут мешочек, в нём всегда найдётся что поесть. Ведь дорога в тундре неожиданно может оказаться длинной: злая вьюга заметёт, волки оленей напугают, нарты сломаться могут.

Но есть у дедушки Валякси непростительная слабость. Из тундры приедет, к Сем Ваню сходит. Браги выпьет, придёт, сложит под себя ноги и, раскачиваясь на пятках, до позднего вечера песни поёт: «Мои олени самые жирные, у ветра много глаз, но догнать моих оленей он не может».

— Какие глаза у ветра? — удивляется Ундре.

Утром дедушка пыхтит и ворчит про себя. Опять чего-то наобещал Роговым, теперь не откажешься. Или оленьих шкур наобещал, или мяса, или опять отвезти молоко на буровую вышку геологам. Бабушка Пелагея замораживает молоко в чашках, сверху образуется сливочный сладкий наплыв — очень любит его Аркашка. Подогреет бабушка Пелагея чашки, оттуда и вывалится мороженое молоко такой же формы. Как льдинки, складывает его дедушка Валякси в мешок. Ему не жалко отвезти молоко геологам, но очень дорого за него просят Роговы, совсем не по такой цене, как в магазине.