Весна сорок пятого   ::   Туричин Илья

Нельзя открывать бараки. Немцы могут сунуться. Бой будет. Еще детишек перебьют.

Но немцы не появились. Видно, не до лагеря им было. А к вечеру подошли походные кухни, несколько санитарных машин и роты две пехоты.

В ворота въехала рябая "эмка", резко тормознула. Из нее выскочил майор, открыл дверцу. Показался генерал-лейтенант в накинутой на плечи шинели.

– Зайцев, - шепнул Яковлев, озираясь по сторонам. Никого из офицеров поблизости не было. Никто не подавал команды, не встречал генерала. - Смирно! - крикнул Яковлев.

Петр смотрел на генерала, вытянув шею. Слышал он о нем много, а видел впервые.

Генерал оглядел вытянувшихся бойцов. Поздоровался. Ответили дружно.

– Вольно, - сказал Зайцев. - Яковлев! Никак это ты?

– Гвардии сержант Яковлев, товарищ генерал! - представился Яковлев и растянул губы в радостной улыбке.

Зайцев подошел, протянул руку.

– Ну здравствуй, сержант.

– Здравия желаю, товарищ генерал!

– Воюешь. - Зайцев потрогал сержантские награды - два ордена Славы и медали. - Ишь, наград нахватал! Вы лагерь брали?

– Так точно, товарищ генерал!

– Ну, быть тебе полным кавалером, Яковлев. Молодцы! Герои! Всех благодарю!

– Служим Советскому Союзу! - дружно ответил строй.

От центра лагеря уже бежали к комкору офицеры.

– Взять взяли, а кого выручили - не видели, - буркнул Яковлев, понимая, что это дерзость, может и влететь. - Приказано уходить в расположение своего полка.

Подбежал подполковник, доложил, что кухни и медицина прибыли, охрана лагеря обеспечена. Открывают бараки. Много женщин и детей.

Генерал выслушал внимательно, кивнул, повернулся и пошел по желтенькой дорожке, на которой сгущались вечерние тени. Внезапно остановился, будто что вспомнил.

– Пусть люди посмотрят лагерь. Бить фашистов злее будут.

Яковлев повел свое отделение.

Первое, что поразило Петра, - запах. Лагерь пахнул карболкой, потом, гарью и еще чем-то, чем, видимо, были пропитаны стены бараков. Это был запах отчаяния и безысходного горя, запах смерти.

Возле детского барака в длинную очередь у походной кухни выстроились маленькие тощие фигурки, бледные лица светились в сгущавшихся сумерках. Глазницы казались пустыми провалами. Некоторые ребятишки не могли стоять, сидели на песке возле стены. Бойцы в белых куртках носили им алюминиевые миски с супом и давали каждому по кусочку хлеба.

Молоденькая военврач в белом халате, накинутом на плечи, стояла возле котла и все время повторяла:

– Не наливайте помногу… Они изголодались… Не наливайте помногу… Слышите?… - В голосе ее звенели слезы. Изредка, не сдержавшись, она всхлипывала и утирала нос рукавом.

Дети были разного возраста и роста, но все бледные и тощие, словно одежду надели на скелетики. На иных были полосатые штаны и куртки, как на взрослых.

Какой-то мальчик в очереди неожиданно покачнулся и сел на землю, видно, ноги не держали.

Силыч, самый старший в отделении, самый бывалый, стоявший рядом с Петром, странно гукнул и, словно слепой, двинулся к мальчику. Присел возле на корточки, погладил стриженую голову, неожиданно подхватил его на руки, прижал к груди. Повернулся лицом к товарищам, сказал растерянно:

– В нем и весу нет. Как же так?… Доктор, дай-ка мне миску, я покормлю…

Силыч сел на землю, посадил мальчика на свои вытянутые ноги. А тот обвил его шею тонкими руками с торчащими косточками запястья.

– Ох, ты боже ж мой!…

Тут от сумрака стены шагнул вперед подросток в полосатой куртке, уставился на Петра.

А у Петра ком стоял в горле. Сейчас бы топор в руки и рубить, крушить эти бараки!

Подросток в полосатой куртке глядел на него не отрываясь. И от взгляда этого Петру становилось неловко, будто он чем-то виноват перед полосатым. Хотя он ни в чем не виноват.

Подросток шагнул еще ближе.