Волшебники из Капроны   ::   Джонс Диана Уинн

— Но заклятия Казы Монтана, — кипятилась она, — всегда отличались изяществом, а это какое-то неуклюжее! Это…

Тут оба круглых старческих лица повернулись к Антонио и Паоло. Лицо Старого Никколо и глаза на нем были круглые и недоумевающие, как у младенца. Лицо тети Франчески, маленькое для ее необъятного туловища, и глаза, тоже маленькие, выглядели на редкость проницательными.

— Я как раз собирался к вам, — сказал Старый Никколо. — Только мне казалось, неладно с Тонино, а ты приводишь ко мне Паоло.

— С Паоло все ладно, — вмешалась тетя Франческа.

Круглые глаза Старого Никколо остановились на Паоло.

— Переживания твоего брата, — произнес он, — не твоя вина, Паоло.

— Не моя, — сказал Паоло. — Это школа виновата.

— Нам подумалось… — вставил свое слово Антонио. — Может, пусть Элизабет объяснит Тонино: в нашем доме нельзя не учиться волшебству.

— Но это удар по его самолюбию! — воскликнула тетя Франческа.

— Мне кажется, он не самолюбив, — сказал Паоло.

— Нет, Тонино не самолюбив, но ему, бедняге, плохо, он чувствует себя несчастным, — возразил ему дед, — и наша обязанность — его успокоить. Знаю, знаю! — И его младенческое лицо засияло. — Бенвенуто.

Он произнес это имя совсем негромко, но по всей галерее уже гремело:

— Бенвенуто к Старому Никколо!

Во дворе забегали, там тоже стали звать. Кто-то ударил палкой по кадке с водой:

— Бенвенуто! Куда же он, этот кот, запропастился? Бенвенуто!

Но Бенвенуто, естественно, не спешил предстать пред господские очи. В Казе Монтана он был главою кошачьего племени. Прошло добрых пять минут, прежде чем Паоло услышал поступь его твердых лап, двигавшихся по черепичной крыше галереи. Затем последовал глухой звук удара — это Бенвенуто совершил трудный прыжок через перила галереи на пол. Еще мгновение, и он уселся на подоконнике в библиотеке.

— А вот и ты, — приветствовал его Старый Никколо. — Я было начал беспокоиться.

Бенвенуто сразу же выставил пистолетом заднюю лапу, косматую и черную, и стал ее вылизывать, словно только для этого и пожаловал.

— Ну-ну, будь добр, — сказал Старый Никколо. — Мне нужна твоя помощь.

Широко открытые желтые глаза Бенвенуто повернулись к Старому Никколо. Бенвенуто не отличался красотой. Голова у него была необыкновенно широкая и какая-то тупоугольная, с серыми проплешинами — следами многих и многих драк. По причине этих драк уши у него приспустились на глаза, так что казалось, будто Бенвенуто ходит в косматой бурой шапке. Уши эти, получившие сотню укусов, были покрыты зазубринами, словно лист остролиста. Сразу над носом, придавая морде злобно-настороженное выражение, красовались три белые проплешины. Нет, никакого отношения к его положению главы кошачьего племени в колдовском доме они не имели. Они были результатом его пристрастия к говяжьим отбивным. Как-то он вертелся под ногами у тети Джины, когда та стряпала, и тетя Джина плеснула ему на голову говяжий жир. С тех пор Бенвенуто и тетя Джина упорно друг друга не замечали.

— Тонино чувствует себя несчастным, — сообщил Старый Никколо.

Бенвенуто, видимо, счел эту информацию достойной внимания. Он подобрал вытянутую лапу, спрыгнул с подоконника и опустился на книжную полку — все это одним махом и, как казалось, не шевельнув и мускулом. Теперь он стоял, предупредительно помахивая своей единственной красой — пышным черным хвостом. Во всех остальных местах шкура его сильно поизносилась, превратившись в нечто обтрепанное, грязно-бурое. Кроме хвоста еще одним свидетельством того, что Бенвенуто некогда представлял собою великолепный образец черного персидского кота, был пушистый мех на задних лапах. И, как на собственном опыте знали все коты и кошки в Капроне, эти пушистые «штанишки» скрывали мускулы, достойные бульдога.