Зеленый попугай   ::   Погодин Радий Петрович

- А если она ошибется? - спросил я. - Если она чужая?

- Как же она ошибется, если тебя увидит? Матерь не ошибается. Моя так, к примеру, сразу скажет: "Серега" - и за ухо. И не посмотрит, что я в милиции.

Мы вернулись, и я снова уснул.

Когда я проснулся во второй раз, в комнате был только Плотников. Он сидел на табуретке возле сундука и держал в своих огромных руках мою руку. Он легонько распрямлял мои пальцы, рассматривал их и как бы гладил. А на нижнем его веке дрожала влага. "Плачет, что ли? Может, в деревне у него сын остался или дочка, как я, такие. И он скучает по ним".

- Дядя Плотников, ты что? - спросил я тихо. - Ты не горюй.

Он еще подержал мою руку, встал и, вздохнув, пошел к окну.

- Спи, - сказал он. - Еще ночь.

Был он без сапог и без ремня. Ремень его с наганом лежал на столе, сапоги стояли у печки.

"Может, он спать хочет, а я его место занял", - я подвинулся к стенке.

- Дядя Плотников, - я сказал, - ложись. Мы поместимся...

Он улыбнулся, припал лбом к железным прутьям, загородившим окно.

- Нам спать нельзя, не положено - служба... А это, - он смешно лягнул ногой, - сапоги я снял, чтобы ногам отдых дать. Они раненые, ноги-то. Устают... - Он смотрел в темную ночь за окном, и его плоская костистая спина была какая-то незащищенная.

Вот тогда я и услышал запах. Я его и раньше чувствовал, но ни к чему применить не мог - запах шел от винтовок, стоявших в стойке. Я потрогал одну, понюхал руку. Рука стала масляной, она пахла то ли горящей свечкой, то ли мокрым железом.

В дверь просунулся молодой милиционер Серега, сказал шепотом:

- Плотников, по тревоге... - Он вошел в комнату, взял из стойки винтовку. Потом одной рукой пересадил меня на стол и открыл сундук. Как я сейчас понимаю, в сундуке в подсумках лежали патроны. В комнату один за другим быстро входили милиционеры, не суетясь и не разговаривая, брали винтовки, патроны и уходили. Уходя, каждый из них погладил меня по стриженной наголо голове, и запах ружейного масла как бы вошел в меня, слился с моим собственным запахом. Плотников сапоги надевал, наган проверил. Он и пересадил меня обратно на сундук. И тоже по голове погладил.

- Ты первый-то не иди, - сказал я ему вслед.

Он дольше, чем можно было по тревожному положению, смотрел на меня, сгоняя складки на гимнастерке от живота к спине, и я понял - пойдет.

Я ждал его...

Без винтовок стойка выглядела лишней в этой комнате, которая сразу же стала похожей на сельсовет. Но именно схожесть с сельсоветом или жактом, где моя мама иногда мыла полы, успокоила меня, я подсунул кулак под щеку и уснул.

Когда я проснулся, винтовки стояли в стойке. На столе горой лежали подсумки. А по кумачовому полотнищу, заменяющему скатерть, угрюмо, даже свирепо, расхаживал зеленый попугай. Он отрывал от газет и журналов ленты и швырял их на пол. И что-то говорил. И вздыхал, как вздыхают люди. Услыхав мое шевеление, он вспорхнул и уселся на одну из винтовок.

"Принесите шампанского", - сказал он.

Потом попугай долго плакал. И я уверен, что он плакал на самом деле. Потом крикнул голосом Плотникова: "Руки!" - и затрещал, затопал, заголосил...

От винтовок шел запах, как будто ударили камнем по камню.

Мне стало страшно. Я забился в угол и закрылся с головой полушубком. Внутри меня все оцепенело от чувства беды. Попугай не кричал - он скрипел, как скрипит на ветру не подпертая створка ворот. От овчины шел запах зимы и печки. Я заплакал и, наверно, от слез уснул.

Проснулся потому, что меня трясли.

Надо мной склонился Серега.

- Вставай, - сказал он. - Твоя мамка пришла. Опознание будем делать.

Попугай сидел на винтовке, как на вершинке ели. Не шевелился и не дышал. Глаза были крепко закрыты.

- Хозяина его убили, - сказал Серега. - Топором. А Плотников велел тебе привет передать и еще на гостинец.