Зимний Ветер (Волны Черного моря 3.)   ::   Катаев Валентин

– Петруша, - сказал он, понизив голос, - только прошу тебя со всей серьезностью… И всю правду… Как на фронте? Армия еще существует?

Петя хотел улыбнуться снисходительной улыбкой старого фронтовика, которому задают наивный вопрос, но вдруг почувствовал, что улыбки не получается: вопрос отца грубо вернул его в тот страшный мир ужаса, кровопролития, смерти, откуда он только что так счастливо, почти чудом вырвался.

– Ах, какое это имеет значение! - почти со стоном произнес Петя.

– Как! - по-учительски строго спросил отец. - Ты… пораженец?

Но, увидев глаза сына, в которых отразилась тоска, он понял, что напоминанием о войне невольно причинил ему страдание.

– Ну, да об этом можно и потом, - поспешно сказал он. - А вот сейчас поешь-ка лучше груш. Ты ведь большой любитель, я знаю.

Он достал из кошелки лимонно-золотистую грушку и, как-то покрестьянски обтерев ее рукавом, взял двумя пальцами за хвостик и преподнес сыну.

Петя почувствовал давно не испытанное наслаждение, когда холодный, немножко едкий, душистый сок побежал по его подбородку.

Он даже всхлипнул от удовольствия и в тот же миг увидел высокого мальчика-гимназиста, почти юношу, который незаметно появился из-за спины отца и смотрел на Петю радостно-испуганными, шоколадными глазами, полными любви и живого любопытства.

Это был Павлик.

– А, синьор, очень приятно вас видеть!-воскликнул Петя, сразу впадая в привычный иронический тон старшего брата. - Что это у вас, сэр, под глазом?

– Где? - живо спросил Павлик и коснулся пальцем довольно большой разноцветной ссадины. - Это? Ничего особенного. Обыкновенная блямба. Мы вчера дрались с бойскаутами.

– Кто это "мы"?

– Я и Женька Черноиваненко.

– Это который? Мотин братец?

– Он самый.

– А по какому случаю драка с бойскаутами? Чего вы не поделили?

– Да, понимаешь, они все богатенькие сыночки и стоят за Временное правительство и демократическую республику. А мы с Женькой за социалистическую революцию.

– Вы с Женькой?

– Ну да, мы с Женькой… И еще другие мальчики. Преимущественно дети железнодорожников.

– Ты, Павлуша, потише,-сказал Василий Петрович, показывая глазами на спящих офицеров.

– А чего! Если хочешь знать, этих маменькиных сынков надо давить, как клопов, - понизив голос, сказал Павлик, энергично сверкнув глазами. - Может быть, скажешь - нет?

– Видал Робеспьера? - засмеялся Петя, подмигивая отцу, дрыгнул ногой и вдруг почувствовал острую боль. - Ох!

Он прикусил губу и застонал.

– Рана? - спросил Павлик, морщась от жалости к брату.

– Она, проклятая.

– Сильно болит?

– Терпимо.

– Навылет?

– Угу. - Куда?

– В верхнюю треть бедра.

– А кость?

Петя ждал этого вопроса.

– Можешь не волноваться. Не задета, - буркнул он.

Он взглянул на Павлика, на его "блямбу" под глазом, на полинявший красный бант на потертой гимназической курточке и снова не мог удержаться от смеха.

– Ты чего? - глядя исподлобья, спросил Павлик.

– Нет, честное слово, это феноменально: они с Женькой за социалистическую революцию! Видели вы что-нибудь подобное?

Но Павлик, по-видимому, не находил в этом ничего смешного.

– А чего?

Он сердито сузил глаза, и его милое, еще почти совсем детское лицо сразу стало жестким, как-то по-солдатски скуластым.

– С этими бойскаутами цацкаться не приходится. Да и вообще… наша гимназия…

Он не договорил и, сумрачно усмехнувшись, махнул рукой.

– Совсем от дома отбился, - заметил Василий Петрович. - Живет на Ближних Мельницах, у Черноиваненко. Стал настоящий пролетарий.

Однако Пете показалось, что в тоне отца больше одобрения, чем порицания.

Василий Петрович поймал Павлика за выгоревший чуб, притянул к себе и поцеловал в висок, где золотисто курчавились примятые волосы.

– Только без этого, - смущенно сказал Павлик, выскальзывая из отцовских рук, и залился темным, юношеским румянцем.

– Ух ты, какой сердитый! - воскликнул Петя.