Адмирал Ушаков   ::   Раковский Леонтий Иосифович

У вас моряки остановились?

— Здеся, здеся, входите, — приветливо ответила старуха, пропуская Федю в сени. — Извольте, батюшка, вот сюда, — открыла она дверь.

Ушаков шагнул в комнату.

Первый, кого он увидел, был Паша Пустошкин. Паша без мундира стоял посреди комнаты, курил и что-то говорил, — Пустошкин любил побеседовать. Был он все такой же полный, высокий, румяный. За ним у стола, на котором стоял полуштоф и лежала закуска, сидел пучеглазый Нерон Веленбаков.

— Здравия желаю, господа мичманы! — весело приветствовал Ушаков, ставя чемодан в угол.

— А-а, Федя, дружок, здорово! — пробасил, вставая, бывший немного под хмельком Нерон.

— Здравствуй, Феденька! Вот не ждали! — кинулся к нему чувствительный Паша Пустошкин.

Товарищи обнялись.

— Ты что, из Ранбова? — спросил Пустошкин.

— А откуда же ему и быть-то? Конечно, оттуда, — ответил за товарища Веленбаков.

— На Дон? — продолжал спрашивать Паша.

— На Дон, — ответил Ушаков. — А вы?

— И мы туда же.

— А куда именно?

— В Воронеж.

— В какое-то место меня назначат? — задумался Федя.

— Сейчас, брат, у всех один курс — Воронеж. Завтра в Адмиралтейств-коллегии получишь ордер, а послезавтра поедем вместе. Отправляется очередная партия, — объяснял Пустошкин.

— Вот и хорошо! — обрадовался Ушаков.

— Знаешь, Паша, я схожу еще за полуштофом — согреться господину мичману с дорожки, — предложил Нерон.

— Нет, нет, я не буду пить! — схватил его своими крепкими руками Ушаков и усадил на скамейку.

— Сиди, Нерон. На сегодня довольно! — прикрикнул Пустошкин. — Ведь завтра поутру являться в Адмиралтейств-коллегию, аль забыл? Вот сейчас хозяйка самовар принесет.

— Экое питье — чай!..

— А я чайку выпью с удовольствием, — сказал Федя, садясь за стол.

— Эх вы, моряки! — безнадежно махнул рукой Нерон.

— Ты, Паша, раздобрел, я вижу. А Нерон — все такой же, — разглядывал товарищей Ушаков.

— Ты тоже не похудел! — хлопнул его по плечу Пустошкин. — Ну, где плавал? На чем? Под чьей командой? — забросал он вопросами.

— Разве забыл? Он ведь ушел тогда в Архангельск на пинке [10] «Наргин», — напомнил Веленбаков.

— И на нем вернулся назад. А с нынешнего, шестьдесят осьмого года, на «Трех иерархах».

— На этих «Трах-тарарах», как называют матросы? У капитана первого ранга Грейга?

— Да, у Самуила Карловича.

— Хороший у тебя был начальник, — позавидовал Пустошкин.

— А вы где?

— Я у капитана Наумова, — тотчас же завладел разговором словоохотливый Пустошкин. — Смешной дядя. Думает, что — лихой служака: шляпу и ту, как говорится, носит параллельно горизонту. И знает одно — как выйдет из каюты, обязательно кричит: «Право руля!» Хоть бы и вовсе в этом нужды не было. Считает себя морским волком. Даже на берегу все называет не иначе, как по-морски; коляска у него «барказ», линейка — «катер», дрожки — «шлюпка». А на судне любит держать фор-брам-стеньгу, она у него так постоянно и торчит. Этакий капитан немногому научит!

— Ну, ты сам, Пашенька, неплохо дело знаешь! А где Нерон был? — обернулся к Веленбакову Федя.

— Я, брат, плавал на фрегате «Диана». Не «Диана», а чистый верблюд. Нос и корма у нее подняты, а середина провалилась. Шканцы и бак выше шкафута на целую ступеньку. А когда на ростры подымут гребные суда, фрегат точь-в-точь верблюд. Капитан «Дианы» Козлов — ничего. Только больно худ, ровно скелет из рисовальной прейслеровской анатомии, что мы когда-то в корпусе учили. Но хитер как бес! Явился я к нему, а он сразу: «Которым, сударь мой, выпущены из корпуса?» А как мне признаться, что вышел я пятьдесят осьмым, что за мной остался только Сенька Трусов? Отвечаю: «Тридцать седьмым, ваше высокоблагородие! Последний год весь проболел».