Частная жизнь Сергея Есенина   ::   Ткаченко Владимир

Он был беспомощен, как двухлетний ребенок; не мог создать нужной для себя обстановки, устроить просто, по-человечески, свою жизнь… Есенин людям не верил, был, что называется, “себе на уме” и людей видел насквозь.

— Для Есенина была характерна переменчивость настроений, их перепады: сейчас смех, потом глубокая задумчивость, затем грусть, тоска, скука, — то есть целый калейдоскоп настроений. Он быстро, почти стремительно, переходил от взрывов веселья к самой черной меланхолии. Такими же резкими были переходы в его поведении: от кротости и мягкости к жестокости, почти садизму.

Современники поэта замечали, что было два Есенина: один — печальный, надломленный и одинокий; другой — обращенный к людям, времени, жизни. Улыбающийся, смеющийся, брызжущий весельем и радостью поэт — таким его запомнили многие. Но самом деле у Есенина ни подлинной радости, ни настоящего веселья не было: было лишь стремление скрыть его малопонятную окружающим грусть и отчаяние, что этой грусти так много; было желание спрятаться за показным весельем, не обнаружить перед другими себя настоящего, неуверенного в себе, вечно сомневающегося, постоянно ищущего ответы на какие-то свои вопросы.

В тоске и отчаянии Есенин надевал на себя “маску” веселья. О ней он писал Маше Бальзамовой в июле 1912 года: “…Я стараюсь всячески забыться, надеваю на себя маску веселия, но ели-ели заметно. Хотя никто, я думаю, не догадывается о моей тоске…”.

В дни, свободные от своего болезненного пристрастия к алкоголю, Есенин занят работой. Он как-то сказал: “Пьяным я стихов не пишу”.

При появлении у него неожиданной мысли он мог сразу, в самый разгар шумного веселья стихнуть и уйти в себя.

Мастерить “маску веселья” и преодолевать прирожденную робость перед публичными выступлениями, особенно когда необходимо было преодолеть приступ депрессии, а выступать решительно не хотелось, Есенину помогала бутылка. В последние годы жизни он напивался перед каждым публичным выступлением. Отсюда и его следующие стихи:

Мутно гляжу я на окна.

В сердце тоска и зной.

………………………………..

Я уж готов. Я робкий.

Глянь на бутылок рать!

Я собираю пробки.

Душу мою затыкать.

Два человека вели в Есенине тяжкую, глухую и постоянную тяжбу: юноша с кроткими глазами, более синими, чем ясное осеннее небо, внимательный и сосредоточенный, простой и искренний, чуткий и даже застенчивый, скромный и понимающий, влюбленный в жизнь, — и городской гуляка, забияка, скандалист и озорник, безрассудный мот и больной человек менявший позы, нарочито подчеркивающий и заострявший свои противоречия, обнажавший их на показ, игравший им, как он говорил, для: “для авантюристических целей в сюжете”. Из-за этой двойственности в борьбе двух душ и сгорел Есенин как человек и поэт.

Поэт Юрий Лебединский, который хорошо знал Есенина, писал:

— Он двойствен, расколот, дисгармоничен, подвержен глубоко различным настроениям, часто совсем противоположным. Прочного, твердого ядра у него нет. Хулиганство у поэта сопрягается со смиренностью, с беззлобностью, тоска по родному краю — с тягой к городу, религиозность — с тем, что называют святотатством, тонкий, чарующий, интимный лиризм — с подчеркнутой грубостью образов, животность — с мистикой.

У Сергея Есенина была феноменальная память и богатое воображение, благодаря чему мир его фантазии не знал границ. Он много фантазировал в своих автобиографиях, рассматривая их как один из жанров художественного творчества, куда доступ вымыслу естественен и закономерен. Постоянно фантазируя в повседневной жизни, поэт в то же время насыщал стихотворения легко узнаваемыми реалиями из своей жизни.

Правдивость — одна из характерных черт творчества Есенина. Существует непосредственная связь между сюжетом в его стихотворениях и реальными событиями из жизни поэта.