Человек, как лезвие бритвы   ::   Быков Дмитрий Львович

В русской литературе мало таких страшных рассказов, как «Олгой-хорхой», таких удачных фантастических изобретений, как серые кристаллы из «Лезвия бритвы», таких грандиозных и жутких описаний, как полет «Темного пламени» из первой главы «Часа быка». Алексей Толстой за два месяца до смерти разыскал Ефремова, только что опубликовавшего дебютных пять рассказов, и вызвал к себе в Кремлевскую больницу: «Где вы научились такому холодному изяществу?!» Ефремов честно ответил: у Райдера Хаггарда. Именно Толстой благословил Ефремова на сочинение фантастики — до того он писал только о чудесах и приключениях. Но в 45-м году — какая могла быть фантастика? И он открыл новый жанр, совершенно здесь не понятый: принялся сочинять историческую прозу, которую продвинутый читатель понимал сразу, а непродвинутый так и принимал за научно-популярные экскурсы в Древний Египет и его окрестности.

Случилось так, что раннего Ефремова — «Путешествие Баурджеда» — я в детстве не читал и впервые открыл сравнительно недавно. Повесть 53-го года. Мощный, страшный, примитивный фараон употребил все силы государства на то, чтобы воздвигнуть себе пирамиду невообразимой высоты: жители обнищали, страна надорвалась в нечеловеческом усилии, но пирамида построена. А поскольку всякая пирамида — и каменная, и государственная — с необходимостью сходится в точку, то тут-то ей и конец — после смерти фараона дальше делать нечего. Весь Египет стоит как памятник ему. Пришел новый фараон — молодой и неуверенный, получивший трон полуслучайно, — и ему докладывают о народе, утратившем страх, об истощенной казне, а главное — о наглости жрецов, желающих управлять единолично и подменить собою государство. Эти жрецы, образовавшие замкнутую партию наподобие ордена меченосцев, препятствуют любым реформам, а главное, они подло утаили завещание божественного Джосера, основавшего государство египетское... Ну каких вам еще параллелей, каких подсказок?! Все надежды Ефремов возлагает вовсе не на забитый и конформный египетский народ, а на нескольких сильных и умных его представителей из числа технической интеллигенции — кормчих, корабелов, писцов... Эта публика может суметь кое-что сделать, если послужит интересам фараона.

Советская интеллигенция, кстати, так и сделала — именно из таких «слуг фараона» был Сахаров. Не знаю, читал ли он «На краю Ойкумены», куда вошла впоследствии рискованная повесть, но думаю, что представление имел: среди писцов, кормчих и корабелов Ефремов был в моде. Впрочем, участь этих умников Ефремов тоже предсказал — рано или поздно писания их будут запрещены, а самих их вынудят либо молчать, либо бежать...

После «Туманности», прославившей его во всем мире и повлиявшей на юного Джорджа Лукаса до того, что в честь Дара Ветра он назвал Дарта Вейдера, Ефремов написал, вероятно, самое странное свое сочинение, глубоко и многослойно зашифрованный роман «Лезвие бритвы», которого, пожалуй, без «Часа быка» не понять. Книга вышла в 1963 году и была во всех интеллигентных домах; хитро завернутая фабула с магическим кристаллом, отнимавшим память, выдумана главным образом для маскировки. Гораздо сложнее была главная, тщательно упрятанная ефремовская мысль о том, что все великое и прекрасное в мире существует на лезвии бритвы, на тончайшей грани между диктатурой и анархией, богатством и нищетой, сентиментальностью и зверством; человек — тонкий мост меж двумя берегами, над двумя безднами. И эту-то грань предстоит искать вечно, но если ее не искать, жить вообще незачем. Легче всего сказать, что «на всех стихиях человек — тиран, предатель или узник»; легче всего признать, что единственно актуальным остается выбор дьявола: либо ты диктатор и узурпатор, либо тварь дрожащая.