День, когда умер Сталин   ::   Лессинг Дорис

Бог свидетель, я говорю сейчас о том, в чём совершенно не разбираюсь, то есть о политике, но во время войны я вырезал Дядюшку Джо и Рузвельта из журнала и приколол их на стенку. Да, это были мои парни!

Тут сестрица Джесси, которая так и не присела и не взяла чашку, вдруг шагнула вперёд и бросила:

– Мы когда-нибудь займёмся сегодня этим дурацким делом?

– Ну, конечно, милая, – согласился хозяин, тут же отставив чашку, – ну, конечно, если вам так хочется.

Он взглянул на своего помощника, который неохотно отложил газету и потянул шнурок занавеса, открыв альков с кучей фотоаппаратов и всяких штук. Потом они оба внимательно осмотрели Джесси. Её непорочные щеки вспыхнули яростным румянцем, а глаза были ярко несчастны.

– Вы очень помогли бы мне, – попросил хозяин, – если бы объяснили, для какой цели вам нужен этот снимок: чтобы прославиться, для суперобложки вашей книги или просто на память вашему счастливому другу?

– Не знаю, мне совершенно всё равно, – ответила Джесси.

Тётушка Эмма встала и сказала:

– Я хочу, чтобы вы уловили её выражение, ну, просто как она смотрит…

Джесси сжала кулаки.

– Тётя Эмма, – вмешалась я, – нам с вами, наверно, лучше пока выйти.

– Послушай, милая…

Но хозяин уже обвил её рукой и мягко выпроваживал за дверь.

– Вы просто чудо, вы хотите, чтобы у меня получился очень хороший снимок, а у меня никогда ничего хорошего не получается, если присутствуют даже самые симпатичные зрители.

Тётушка Эмма опять обмякла и покраснела. Я заняла его место и повела тётушку к двери. Когда мы закрывали её, я услышала голос Джеки Смита:

– Может быть, поставим пластинку?

И голос Джесси:

– Я терпеть не могу музыку!

И опять Джеки Смит:

– Знаете, нам кажется, что музыка помогает…

Дверь закрылась. Мы с тётушкой стояли у окна на лестничной площадке и смотрели на улицу.

– А тебя этот молодой человек когда-нибудь фотографировал? – спросила она.

– Мне его рекомендовали.

Наверху заиграла музыка. Тётушка стала притоптывать.

– Гилберт и Салливан, как у неё только язык поворачивается сказать, что она терпеть не может такой музыки. Думаю, просто назло.

Я зажгла сигарету. Музыка резко оборвалась.

– Расскажи мне, милая, – вдруг язвительно спросила тетушка, – об увлекательных вещах, которыми ты изволишь заниматься?

Тётушка всегда задаёт такой вопрос, и каждый раз я с трудом выбираю кусочки своей жизни, достойные её внимания.

– Вот что, например, ты делала сегодня?

Я подумала о Билле, о Беатрисе, о товарище Джин.

– Я пообедала, – сказала я, – с дочкой епископа.

– В самом деле? – усомнилась тётушка.

Опять заиграла музыка: Кол Портер.

– Это не в моем вкусе, – заметила тётушка. – Что-то современное?

Музыка смолкла, распахнулась дверь: в ней стояла Джесси, излучая решимость.

– Ничего не получается, – сказала она. – Прости, мама, у меня сегодня нет настроения.

– Но мы снова будем в Лондоне только через четыре месяца!

За Джесси появились хозяин и его помощник, оба с галантными улыбками.

– Давайте больше не думать об этом, – сказал Джеки Смит, а хозяин добавил:

– Попробуем в другой раз, когда все станут сами собой.

Джесси повернулась к молодым людям и резко протянула руку.

– Мне очень жаль, – сказала она с яростной искренностью девственницы. – Мне действительно ужасно жаль.

Тётушка шагнула вперёд, оттолкнув Джесси в сторону, и пожала им руки.

– Большое спасибо вам обоим за чай.

Джеки Смит помахал моей газетой через три головы:

– Вы забыли, – сказал он.

– Не важно, оставьте себе.

– Как любезно с вашей стороны, теперь я смогу прочесть об этом со всеми кровавыми подробностями.

Дверь закрыла их дружеские улыбки.

– Да, – вздохнула тётушка, – такого стыда у меня ещё в жизни не было.

– А мне всё равно, – оборвала Джесси ожесточённо. – Мне на всё это наплевать.

Мы спустились на улицу. Пожали друг другу руки.