Дмитрий Мережковский: Жизнь и деяния   ::   Зобнин Юрий

Аннотация: Творчество великого русского писателя и мыслителя Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865–1941) является яркой страницей в мировой культуре XX столетия. В советский период его книги были недоступны для отечественного читателя. «Возвращение» Мережковского на родину совпало с драматическими процессами новейшей российской истории, понять сущность которых помогают произведения писателя, обладавшего удивительным даром исторического провидения. Книга Ю. В. Зобнина восстанавливает историю этой необыкновенной жизни по многочисленным документальным и художественным свидетельствам, противопоставляя многочисленным мифам, возникшим вокруг фигуры писателя, историческую фактологию. В книге использованы архивные материалы, малоизвестные издания, а также периодика серебряного века и русского зарубежья.

---------------------------------------------

Юрий Владимирович Зобин

Дмитрий Мережковский: Жизнь и деяния

Александру Запесоцкому

Из Фраскатти в старый Рим

Вышел Петр Астролог.

Свод небес висел над ним,

Точно черный полог.

Он смотрел туда, во тьму,

Со своей равнины,

И мерещились ему

Странные картины.

Н. А. Морозов

НЕСКОЛЬКО ВСТУПИТЕЛЬНЫХ СЛОВ

В июле 1879 года тайный советник Сергей Иванович Мережковский, зная о стихотворных опытах четырнадцатилетнего сына Дмитрия и весьма одобряя его литературные пристрастия, повез юного поэта в Алупку к княгине Елизавете Ксаверьевне Воронцовой – той самой, с именем которой у всех поколений пушкинских читателей неразрывно связаны строки «Талисмана»:

Там, где море вечно плещет

На пустынные скалы,

Где луна теплее блещет

В сладкий час вечерней мглы,

Где, в гаремах наслаждаясь,

Дни проводит мусульман,

Там волшебница, ласкаясь,

Мне вручила талисман…

Теперь это была глубокая старуха, пережившая всех из блистательной плеяды золотого века и, самим существованием своим, почти неправдоподобная в преддверии века серебряного. «Я не знал, – признавался потом Мережковский, – что имею счастье целовать ту руку, которую полвека назад целовал Пушкин».

Мальчик читал стихи; Елизавета Ксаверьевна слушала – так и хочется добавить: «слушала рассеянно, полузакрыв глаза». Что она могла сказать своим «литературным визитерам»?

Невидимо склоняясь и хладея,

Мы близимся к началу своему…

(А. С. Пушкин «19 октября [1825]»)

Митя Мережковский завершил чтение. Воронцова помедлила, затем вдруг, повернувшись в кресле, указала на одну из мраморных статуэток, украшавших кабинет:

Изобразил послушный мрамор в ней

Людскую душу в то мгновенье, как цепей

Плотских позор на волю покидая,

Она, в простор небес полет свой направляя,

Не сбросила еще свой саван гробовой,

Тяжелый саван суеты и лжи земной,

Но гонят уж лучи небесного сиянья

С чела следы борьбы и дольнего страданья…

(Д. С. Мережковский «На статуэтку, показанную мне княгиней Воронцовой…» [1] )

– Вот – поэзия…

«Бывают в жизни каждого человека минуты особого значения, которые соединяют и обнаруживают весь смысл его жизни, определяют раз навсегда, кто он и чего стоит, дают как бы внутренний разрез всей его личности до последних глубин ее сознательного и бессознательного», – писал Мережковский, приступая к исследованию жизни Л. Н. Толстого. Для самого же будущего автора «Л.