Достался нам век неспокойный   ::   Кондрат Емельян Филаретович

Высокий, сутуловатый, с хрипотцой в голосе, Гордиенко наставлял коллег по обучению:

- Обстановка диктует иные темпы.

В других эскадрильях с академической размеренностью "проходили классы". Гордиенко весь курс сжал до предела, не жалел ни себя, ни других. Зажег молодежь своей сверхзадачей, а опытные летчики с азартом поддержали его.

Новички в бригаде еще отрабатывали слетанность в группе, а у Гордиенко молодые пилоты уже выполняли иммельманы, бочки, петли. А тот все поторапливал: работать в воздухе энергичнее, создавать перегрузки, фигуры выполнять стремительнее! Затеяли отработку хитрого маневра: от преследования уходить переворотом на спину, и затем энергичной полупетлей заходить в хвост атаковавшему самолету.

Потом наступил срок проверки молодых. Комбриг занимался этим лично. Вначале заслушал доклады командиров. Гордиенко докладывал последним, а отряд наш на экзамен вышел первым. И получалось так не случайно.

- Как у вас с программой? - спросил комбриг у Гордиенко.

- Программу перевыполнили.

- Перевыполнили?.. Гм... А что это может означать?

- Звенья слетаны. Кроме того, молодые летчики выполняют различные фигуры как в одиночку, так и в составе звена...

- Что?! - густые брови комбрига взлетели вверх. - Я думал, что это "старики" тренируются, а оказывается - юнцы! Да далеко ли до беды! Ведь зеленые еще!

Командир отряда побледнел, но сказал глухо, подчеркнуто медленно и твердо:

- Я исходил из возможностей, они существовали. Я был уверен и теперь уверен - поэтому и докладываю.

- Ну-ну, поглядим, - угрожающе заключил комбриг.

Казалось, что у него палилась кровью не только шея, но и побагровел широкий высоко стриженный затылок.

Наблюдал полеты он молча, рассерженно и потом тоже ничего не сказал. Так молча и ушел. Только с тех пор относиться к Гордиенко стал с заметной, особой уважительностью. И вскоре Андрея Васильевича перевели от нас с повышением...

Мы рвались в Испанию и учились в небе и на земле яростно. Даже в воскресенье просили разрешения летать. Так что Олю я не вижу уже целых полмесяца. В прошлую встречу она спросила:

- Почему друзья зовут тебя Женькой?

- Имя у меня незвучное.

- Очень звучное: Же-ня.

- Вообще-то я и не Женя, а... Емельян. Мать взяла, наверное, из церковного календаря. Потом сама же стала звать Женей, так и пошло. А на самом деле я всего лишь Емельян...

- Емельян - мне нравится, - возражает Оля. - Пугачев был Емельян. И Ярославский... Хорошее имя, серьезное.

И заключила, будто сделала для меня открытие:

- Вот видишь!

Посмотреть бы ей в глаза... Но что поделаешь. Теперь, когда все мы встревожены судьбой республиканской Испании, когда по вечерам жадно перечитываем и обсуждаем сводки, судьба той далекой страны стала для каждого из нас на первое место, а все остальное - и город, так властно звавший нас раньше по выходным, и мысли об отпусках, и манящие прежде живописные берега Тетерева... Все это стало вчерашним днем.

* * *

Квартеро стоял у ангара и, затягиваясь дымом сигареты, наблюдал за тем, что делается внутри. Там заканчивали собирать новенький "юнкерс ". Их везут из Германии под видом металлического лома, а под видом туристов и коммерсантов добираются сюда первые немецкие летчики и инструкторы. Квартеро уже видел их на занятиях по повой технике.

Он курил, мрачно обдумывая, что же произошло в стране. Когда фашисты подняли мятеж, основная часть вооруженных сил оказалась в их руках. Из стосорокапятитысячной армии - сто тысяч. Он и не знал, что его ожидает в Испании. Прилетел - в городе новая власть.

Квартеро глубоко затянулся и продолжал свою думу. Да, мятежники набирают силу. И все же половина Испании продолжает оставаться республиканской. Было время, казалось, что мятеж задавят, сметут. Но вметались Гитлер и Муссолини...