Две силы   ::   Солоневич Иван

Жучкин, проклинавший и научного работника, и полковника Задорина, и свою охранную службу, и даже академию наук СССР. Так двигался взвод, пока не выбрался на ту полянку, которую так старательно осматривал научный работник.

Полянка оказала на Жучкина отрезвляющее влияние, ещё больше, чем кирпичный чай.

– Мать твою, так он тут нас, как рябчиков, перехлопает в Божий свет, как в копеечку… – Жучкин вспомнил и “аппетический” прицел винтовки научного работника, и его серые, чему-то усмехавшиеся глаза… Товарищ Жучкин, вообще говоря, трусом не был, но посмертный орден за храбрость его интересовал очень мало. Мысли товарища Жучкина приобрели стремительность и ясность. Он вдавил левую плюру в бок коня, конь взвился штопором, Жучкин разразился матом и незаметно, но изо всех сил, потянул левый повод. Конь стал крутиться волчком, и, пока Жучкин ругался, взвод успел проехать мимо него…

– Эй ты, телячий кавалерист, подтяни хвост потуже, – зубоскалили проезжавшие мимо пограничники.

– Тут такие слепни, что слона прокусят, – ответил Жучкин и, нагнувшись, стал поправлять подпругу, взвод за это время успел проехать ещё десятка два метров вперёд…

Собственно, Жучкину следовало бы предупредить полк, Заборина о винтовке Ремингтона и телескопическом прицеле и о том, что научный работник производил впечатление очень уж бывалого во всяких передрягах человека. Но товарищ Жучкин был зол, да и было уже поздно – взвод, растянувшись гуськом, проскакал уже полполянки…

Тов. Жучкин как-то не расслышал первого выстрела, только от головы взвода донеслась чья-то ругань, один из всадников скосился в сторону, мешком свалился с седла, конь рванулся в другую строну, и сухо, чётко, раздельно и неторопливо стали щёлкать выстрелы.

Товарищ Жучкин и думать перестал, скатился с седла, вжался в какую-то рытвину и старался, по мере возможности, не шевелиться: “За версту в голову, мать твоя, Пресвятая Богородица, батюшка мой, Николай Угодник, чтоб тебя тут разорвало”. Мысли товарища Жучкина были довольно бессвязны, но они сравнительно точно выражали его душевное настроение. Жучкину опротивело всё: и охранная служба, и товарищ Заборин, и научный работник, и даже винтовка научного работника. Вот, поймают этого академика, так все награды перепадут Задорину. Не поймают – все кары свалятся на Жучкина. Пускай Заборин сам и выкручивается.

Жучкин ещё плотнее вдавился в землю, кое-как достал из-за спины винтовку, дослал патрон, но стрелять было вовсе некуда, если бы даже Жучкин рискнул высунуть голову из рытвины: не такой он дурак, этот научный работник, чтобы не суметь спрятаться в кустарнике, а они, охранники, все как на ладошке.

– Стреляй, сукин сын, я тебе говорю!…

Жучкин повернул голову. В рытвину, согнувшись вчетверо, полз товарищ Задорин, в руке у него был бесполезный пистолет, что с ним поделаешь за полверсты?

– Стреляй ты, саботажник, трус, сукин сын, – Задорин поднял свой пистолет по направлению к товарищу Жучкину, но в это время голова его как-то странно метнулась в сторону, весь он осел, приткнулся к боку рытвины, и товарищ Жучкин со странной смесью физического ужаса и морального удовлетворения констатировал, что от задней части Заборинского черепа не осталось вовсе ничего: лицо было, как лицо, а сзади за лицом была кровавая пустота…

– Вот тебе и саботажник, – несколько злорадно подумал Жучкин. Выстрелов больше слышно не было. Кто-то где-то ещё стонал, кто-то изрыгал предсмертные ругательства. Был слышен топот коней, но, как по слуху определил Жучкин, уже без всадников.