Джонатан Свифт   ::   Ингер А Г

Какой же именно государственный строй представляется Свифту наименьшим из зол (это следует подчеркнуть: не идеальным строем, а именно наименьшим из зол)? По-видимому, тот, который существует в стране великанов. Ее монарх философ на троне, мудрый, терпимый, гуманный. Законов там немного, и составлены они так ясно и немногословно, что возможность различного их истолкования начисто исключена. У этого государства нет никаких тайн от подданных, и там не знают смут и междоусобиц, потому что король, дворянство и народ после неоднократных попыток взять верх друг над другом пришли в конце концов к согласию с помощью взаимных уступок. Некоторые исследователи полагают, что, изображая в третьей части книги мирно беседующими римского республиканца Брута и убитого им диктатора Юлия Цезаря (при этом последний говорит, что считает поступок Брута подвигом, превосходящим все его собственные победы), Свифт хотел на этот раз (третья часть написана позднее всех остальных, хотя Свифт и сделал ее предпоследней) выразить свой новый, более поздний политический идеал - республику. Однако сопоставление этого эпизода со всем тем, что говорится у Свифта по этому поводу в других его произведениях, позволяет все же сделать вывод, что Свифт - сторонник монархии, не деспотизма, а монархии, в которой государь принимает во внимание интересы различных сословий. Во всяком случае, описывая в этой части разного рода несбыточные проекты, Свифт называет самыми дикими из них и неосуществимыми попытки усовершенствовать систему управления, а людей, питающих такие надежды, он считает рехнувшимися. Казалось бы, что может быть нелепее и безрассуднее попыток выводить породу голых овец? Так вот, попытки убедить правителей принимать во внимание нужды своих подданных представляются Свифту куда более бредовыми, да и попросту неосуществимыми; "...в молодости я и сам был большим прожектером", - это печально-ироническое признание, пожалуй, лучше всего выражает вывод, к которому автор пришел на собственном горьком опыте.

При всем разнообразии вопросов, стоящих в центре каждой из частей книги и даже отдельных ее глав, в ней есть несомненная цельность, заключающаяся в движении самой мысли от сатиры на современность к рассмотрению более широких и коренных проблем жизни человека и общества. Эта цельность обусловлена также и единством художественных средств, используемых Свифтом. Воспринимая, например, в детские годы "Путешествия Гулливера" как книгу фантастическую, повествующую о необычайных приключениях в необычайных странах, мы совершенно не замечаем того обстоятельства, что в ней нет ни диковинных растений, ни диковинных животных и не происходит никаких таинственных или непостижимых происшествий. Напротив, вся она проникнута столь характерным для англичан XVIII века - века превращения их страны в самую развитую промышленную, коммерческую и колониальную державу - духом трезвости, практического, земного отношения к миру. Она до предела заполнена описанием вещей, утвари, жилых строений и прочего, описанием, поражающим своей вещественностью, зримостью, точностью. Притом вся ее вещественная, материальная среда та же самая, что окружала современников автора.

Откуда же тогда проистекает у читателя ощущение, что он попал в диковинный мир? От нехитрого приема: сначала все окружающее во много раз уменьшено, а потом во столько же раз увеличено. При уменьшении неожиданно возникал поразительный внутренний смысловой эффект: все, что в повседневных действиях и поступках людей казалось естественным в силу общераспространенного мнения или привычки, все, что демагогически оправдывалось обычно политиканами и государственными деятелями, тотчас обнаруживало свою смехотворность, несостоятельность, бессмыслицу и ничтожность.

Такой прием называется остранением (от слова "странный"): изображение привычного в непривычном виде или с неожиданной точки зрения.