Дежа вю   ::   Болучевский Владимир

Перерыли всю хату и свалили. Все.

— А как вломились? Дверь вынесли, что ли?

— А то ты дверь не видел… Зачем ее выносить? Позвонили — я открыл.

— А глазок?

— Ну… Во-первых, он мутный, а во-вторых, в него заглядывать унизительно. И это даже — во-первых.

— Очень достойная позиция. — Петр достал пачку сигарет.

— Ну, очень — не очень…

— Достойная мудака. А зачем вставлял?

— Я не вставлял, так было. А за козла ответишь.

— Ладно, что взяли?

— Ни-че-го.

— Волков удивленно поднял брови.

— Шмон, Петя. Понимаешь, обыск в присутствии отсутствующего хозяина. С особым цинизмом. И, что самое безумное, я, по-моему, знаю, что именно они у меня искали.

— Что? — Петр вынул сигарету из пачки и прикурил.

— Они искали у меня, Петр, белую футболку.

— Петр, глубоко затянувшись, поперхнулся дымом, закашлялся и, сходив на кухню, вернулся со стаканом.

— Плесни-ка… сын Химеры.

— Петь, ну право слово… Ты присядь, а то стоишь, как… У меня и так в голове бардак. Тут вот какая история. Минуточку, говорить больно, — Гурский разлил по стаканам оставшуюся водку, выпил крупными глотками и закурил сигарету.

— Я недавно, весной, где-то месяца полтора крестьянствовал. Есть, оказывается, у нас чуть в стороне от Колпина детдом, такой частный, что ли, в общем, что-то вроде того. Там — директор Невельский Лев Кириллович. Он — хозяин, воспитатель и отец родной. Года полтора назад детдом этот загибался просто, ну, как все. А потом потихоньку, потихоньку стал распрямляться. Кирилыч этот спонсоров каких-то нашел, те — пожертвования, шмотки, то-се, короче, сейчас там полный достаток. И даже излишек.

— Это как?

— У Кирилыча — две тачки. У него своя, у жены своя. А жена… Молоденькая, глазами просто жрет. Но это отдельный разговор.

— Так что, такое выгодное дело — содержать приют?

— Не знаю, — Гурский пожал плечами. — Короче, знакомые мои ему там теплицу ставили, такую, знаешь, очень даже… Он с ними и расплатился соответственно. Ну, от них там всякая ерунда осталась — мусор, какие-то совсем мелкие недоделки. Они меня и подписали месяцок там пожить на свежем воздухе, потрудиться в свое удовольствие, ну и заработать, не напрягаясь. Я и поехал. Они меня представили, обо всем договорились и свалили. А я остался. Все хорошо: ребятня грядки копает, я ими руковожу, Анна — жена Кирилыча — на меня таращится, а я с девками старшими о жизни разговариваю и территорию облагораживаю.

— Сколько девкам-то?

— А их теперь не разберешь. Акселераты… Но лет по пятнадцать, наверное.

— Козел старый.

— Петр… — Александр укоризненно посмотрел на друга. — А кстати, почему ты спросил?

— Не девки это потому что, а девчонки. Не отвлекайся.

— А я не могу на девчонок не отвлекаться. Короче говоря, привязался там ко мне мальчишка один. Такой, знаешь, — все от «На-Ны» с ума сходят, а он Леннона слушает. Очень славный.

— Как в приюте-то оказался?

— Я не спрашивал. Я вообще с ними на эту тему не говорил. Ну вот, когда я уезжал уже, он подходит и говорит: «Дядь Саш, давайте футболками поменяемся на память?» А у меня футболка была с Джоном во всю грудь. Сейчас таких не делают. Толстая, чистый хлопок, я в секонд-хенде откопал, совершенно новая. Я в ней там ходил. А он на нее поглядывал, я видел. И я ему как раз подарить ее хотел, когда уезжать буду. А он, видишь как, он специально ждал, когда им что-нибудь выдадут, чтобы обменяться, а не просто попросить. У них же ничего своего нет… и бывают они в этом очень щепетильны. Ну вот… «Я, — говорит, — специально размер побольше выбрал. Вам подойдет». Я говорю: «А моя тебе?» А он: «А мне без разницы, я же расту. Мне главное, чтобы он у меня вот здесь был». И по груди себя похлопал. «А потом, — говорит, — я все равно до него вырасту».