Гиём Аполлинер   ::   Яснов Михаил

5 декабря 1914 года он был зачислен в 38-й артиллерийский полк, расквартированный на юге Франции, в Ниме, с апреля 1915 года почти год провел на передовой, был повышен в чине, получил долгожданное гражданство, а через неделю после этого, 17 марта 1916 года, был ранен в голову осколком снаряда. Хроника этой жизни легла в основу его книги "Каллиграммы. Стихи Мира и Войны (1913-1916)", вышедшей в 1918 году.

Вернувшись из госпиталя, Аполлинер лихорадочно окунулся в возрождавшуюся культурную жизнь: он по-прежнему сотрудничает со множеством журналов, готовит к изданию новые книги. Одна из них, над которой он начал работать еще в 1913 году и которая вышла в 1916, - книга новелл "Убиенный поэт" обозначила возвращение поэта к литературе после его долгого и мучительного выздоровления. В июне 1917 года в театре Рене Мобеля на Монмартре, как в давние добрые времена, вновь встретились многочисленные друзья поэта на премьере его пьесы "Груди Тиресия", в предисловии к которой впервые возникло слово "сюрреализм", а в ноябре, в знаменитом театре "Старая Голубятня", он прочитал текст, который фактически стал его поэтическим завещанием, - "Новое сознание и поэты". "Поэзия и творчество тождественны, говорил Аполлинер, - поэтом должно называть лишь того, кто изобретает, того, кто творит - поскольку вообще человек способен творить. Поэт - это тот, кто находит новые радости, пусть даже мучительные".

К концу своей недолгой жизни Аполлинер добился не только признания; казалось, были удовлетворены и две его главные страсти: он обрел, наконец, взаимную любовь, что же до мистификации, то даже с его смертью была сыграна достойная шутка. 13 ноября, когда из церкви святого Фомы Аквинского выносили гроб с телом поэта, толпа заполнила парижские улицы, но отнюдь не по случаю его похорон, а по поводу только что заключенного перемирия, - и в сотню глоток кричала: "Долой Гийома! Долой Гийома!.." Эти слова, обращенные к немецкому императору Вильгельму, были последним криком улицы, которым она невольно провожала своего покойного певца.

Поэт Жан Кокто, пришедший в тот день проститься с другом, впоследствии записал: "Красота его была столь лучезарна, что казалось, мы видим молодого Вергилия. Смерть в одеянии Данте увела его за руку, как ребенка". Если вспомнить, что именно Вергилий был певцом страстной любви, в которую безжалостно вторгалась современная ему жизнь с ее авантюрами и войнами, то эта метафора окажется не случайной и перекличка титанов, как и случается в культуре, обретет весомый и закономерный смысл.