Годы в броне   ::   Драгунский Давид Абрамович

Выбравшись из горящей крепости, слушатели несколько часов ожидали решения командования. Во второй половине дня нам объявили, что мы должны вернуться в Москву, в свою академию. Колонна машин со слушателями оставила горящий Белосток.

Дороги на Слоним и Барановичи забиты нескончаемым потоком беженцев. Это были в основном женщины и дети, старики и больные. На тележках, велосипедах и пешком двигались они на восток.

Фашистские стервятники не щадили эту беззащитную массу людей, с бреющего полета они в упор расстреливали женщин и детей. Плач, стоны, проклятия фашистским извергам слышались на дорогах. Огромные столбы пыли заволакивали небо. Нещадно палило солнце. Нечем было дышать. Не было воды, чтобы утолить жажду. Обессилевшие люди падали на обочины дорог. Многие больше так и не поднимались...

Миновав Барановичи, Минск, Смоленск, мы через несколько дней добрались до Москвы.

* * *

Наша академия жила войной, и только войной. Родная Фрунзевка напоминала бурлящий поток. В классах и аудиториях, в читальных залах и коридорах шумно и гневно обсуждались тревожные сводки Совинформбюро.

В просторном вестибюле во всю стену висела карта Советского Союза. Синие флажки на ней передвигались все дальше на восток. Видя это, трудно было заставить себя спокойно заниматься в академии.

"Немедленно уйти на фронт!" Эта мысль сверлила мозг, не давала покоя.

Могли ли мы, питомцы академии, выращенные и воспитанные нашей партией и комсомолом, в эти тяжелые для Родины минуты оставаться в стороне?! Заявления а рапорты подавались на имя начальников курсов и факультетов. Просьбы сыпались к наркому обороны. Мой рапорт мне вернули с резолюцией: "И до вас дойдет очередь. Вы проявляете недисциплинированность и невыдержанность. Начальник академии генерал-лейтенант Веревкин-Рахальский".

С этим отказом я носился по коридорам академии, возмущался, грозил написать жалобу.

И я был не одинок. Такие же резолюции получили многие слушатели. А наш старший преподаватель полковник Павел Степанович Мерзляков за проявленное всей группой во главе с ним самим "фронтовое настроение" наработал строгое внушение.

И все же наш выпускной курс постепенно таял. Одних направляли сразу в действующую армию, а других посылали в тыл формировать новые подразделения и части. Посчастливилось пехотинцам, кавалеристам, артиллеристам, саперам и связистам. Нам, танкистам, не везло. Спрос на нас был невелик: не хватало танков.

Занятия чередовались с дежурствами на крыше десятиэтажного дома. Пришел и мой черед в первый раз встать на вахту. Ночь была на редкость темная и безмолвная, совсем не похожая на предвоенные московские ночи. Город-великан погасил свои огни и сурово притаился внизу. Одиночные звезды сверкали в безоблачном небе. Между ними шарили прожекторы.

Дежурить мне посчастливилось с однокурсником и другом Володей Беляковым. Мы проговорили ночь напролет. Вспоминали общих друзей, ушедших в действующую армию, анализировали последние сводки Совинформбюро, мысленно переносились с одного участка фронта на другой.

Коротка летняя июльская ночь, но нам она показалась бесконечной. Быстрыми серыми тенями скользили машины с затемненными фарами. Замаскированные уличные фонари, занавешенные окна домов придавали улицам безжизненный вид. Вдали вырисовывались темные силуэты высоких зданий. Володя Беляков вдруг повернулся ко мне, глаза его сурово сверкнули:

- Скажи, только не виляй, неужели они докатятся до Москвы?..

Что мог я ответить? В те минуты я думал о том же.

Володя крепко сжал мою руку.

- Слушай, Дима, - произнес он непривычно торжественным голосом, - дадим друг другу клятву, что пройдем всю войну рядом, плечом к плечу, как шли до сих пор.

Его настроение сразу передалось мне.