И уплывают пароходы, и остаются берега   ::   Носов Евгений Валентинович

В лодке закричали, засвистели, Савоня поддает газу и пускается догонять теплоход.

Капитан долго не хотел останавливать судно, кричал в микрофон, что ничего не знает, пусть опоздавшие плывут на чем угодно, и даже грозился выбросить за борт оставшиеся в каютах чемоданы, но под конец все-таки смягчился и разрешил опустить трап. Савоня подгоняет моторку к борту,

придерживает брошенную чалку, матросы, подтрунивая и перемигиваясь, подхватывают под руки Шурочку и Риту, затем втаскивают сонного, обмякшего Диму-маленького в распахнутой настежь рубахе. Трап убирают, и теплоход сразу же вспенивает за собой воду.

Савоня тоже запускает мотор, плывет рядом и, запрокинув голову, старается разглядеть среди столпившихся пассажиров своих недавних знакомых.

- До свидания! - кричит ему сверху Шурочка, и он растерянно выглядывает и с трудом находит ее в пестрой толпе.

- Прощевай, милая!

К поручням проталкивается Дима-большой, бросает Савойе какой-то синий сверток, который разворачивается на лету и падает в лодку распластанными тренировочными штанами.

- Это тебе! - кричит Дима-большой.- Сам знаешь, за что..

- Ой, парень! И не надо бы...

- Там в кармане троя-як! - трубит в ладошки Дима.- Ну, будь здоров, бать! Салют! Дыши глубже! Ну, будь!

Теплоход гудит так, что на палубе все зажимают уши, лодка, отброшенная бортовой волной, сбивается с хода, постепенно отстает. Савоня поднимается, роняет с колен мешковину, которой прикрывал обнаженный протез, и, стоя, долго машет теплоходу картузом.

Позади него, окутанные мглистой наволочью, брезжут верхами островные храмы. Они будто парят над тусклым серебром Онеги, кисейно-призрачные, неправдоподобные, как сновидение.

Пpимечaниe

Повесть впервые опубликована в журнале "Наш современник" (1970, No 6), вошла в книгу "Берега" (М., Современник, 1971) и другие издания.

Как и все без исключения произведения Е. Носова, эта повесть имеет несколько редакций (и в рукописи, и после первой публикации). "Нет среди знакомых мне писателей никакого другого, кто бы работал так медленно и надсадно,- писал В. Астафьев.- Мне доводилось видеть рукописи его рассказов в авторский лист размером. Этот рассказ, как яичный желток, был вылуплен из рукописи в страниц полтораста. И каждая из этих страниц отделана так, что хоть сейчас в типографию сдавай" (Лит. Россия, 1976, 17 января). М. Ломунова свидетельствует: "Иные вещи уже сложились, но снова переписывает почти чистые, неправленые листы. В одну сводит страниц двадцать пять" (Лит. Россия, 1976, 2 января). Причем, по признанию самого писателя, вычеркнутое вполне приемлемо (грамотно, к месту и т. п.), но автор чувствует субъективный изъян; "возникает борьба с фразой. Чем больше она не ложится,говорит прозаик,- тем больше злюсь..." (там же).

В последней редакции повести (в кн. "Усвятские шлемоносцы". Л., Лениздат, 1982) по сравнению с ее журнальным вариантом 1970 г. свыше трехсот семидесяти поправок: новое членение на абзацы, перестановки слов внутри фразы, замена одних слов на другие, сокращения или дополнения в тексте и т. п. Серьезной правке подверглась кульминационная ситуация в повести - спор между Гоей Надцатым и Несветским о культуре и истории России.

Материалом для повести послужили впечатления автора от поездки по Русскому Северу в начале 60-х годов (см. комментарий к рассказу "За долами, за лесами"): писателя беспокоила не только социально-нравственная сторона изживания маленьких глухих деревень, но и ажиотаж вокруг заповедных, "нетронутых цивилизацией" уголков страны, нездоровый интерес определенной части молодежи к Северу, мода на старое - культовую архитектуру, иконопись, предметы традиционных ремесел и т. п. "Я внутренне сопротивлялся этим восторгам,- говорил Е. Носов корреспонденту "Литературной России".- Все фальшиво, лицемерно.