Избавление   ::   Соколов Василий Дмитриевич

Как много сходного у этого леса с человеческой судьбой, сколько бурь пронеслось над ним, сколько гроз, а он все стоит неодолимо, крепчая в стихиях.

- Вся суть в корнях. Корни всему голова, - сказал старичок в пенсне, глава ехавшей на фронт делегации шефов.

И час и другой глядел он в окно, а изрек только одно это: "Вся суть в корнях..." - и отошел, снова впал в молчаливую задумчивость.

Стоявшая у окна Верочка боялась нарушить молчание, подумала: "Какие корни? И почему они всему голова?" Это было удивительно и непонятно для нее, но выказать свое незнание она постеснялась.

Верочка отчетливо разглядела каменистую взметину, по склону которой лежали серые, припорошенные снегом валуны, - будто солдаты медленно карабкались, стараясь достичь самой вершины. И тут привиделся ей Алексей Костров: он словно помахал рукою, зовя к себе, но валуны вместе с горою попятились, отвалили в сторону. Видение исчезло, и Верочке стало грустно...

Гремел поезд, извивался длинноверсто, как бы притираясь к горам. И эти волнистые, сглаженные горы все уходили и уходили прочь.

Уже утром Верочка дивилась разящей перемене: еще вчера Уральские горы, покрытые снегами, словно подпирали небо, и закатное солнце к вечеру ложилось между вершинами - огромное и пылающее, как жаровня, а на земле было ужасно холодно. А сегодня землю обнажили проталины, к поезду женщины приносили пучки вербы с желтым, похожим на крохотных утят, пухом. И Верочка обрадованно воскликнула, увидев на окрайке леса пронзительно-зеленую траву. "Отъезжали - еще лютовала зима, а тут - в весну въезжаем. Надо же..." - отметила про себя Верочка, не переставая радоваться открывающимся за окном зеленым пригоркам и долам.

В прокуренном вагоне кучно сидели девушки, одетые в ватники, дерзнувшие держать путь куда-то на прифронтовые восстановительные работы, и возле них ворковали четверо военных с карабинами, везших какой-то груз в мешках под сургучными печатями и величавших себя не иначе как команда особого назначения. Говорилось это, правда, между собой, а так вели они себя просто: точили языки в острых шутках, пели, выдавали нагора анекдоты, будоража вагон хохотом.

Много ехало разного люда: притулился на верхней полке интеллигент, поминутно вскакивающий, чтобы записать какую-то мысль в книжку в затертом переплете или поднять слетевшую с вешалки фетровую шляпу; напротив посапывал толстяк, то и дело махавший перед лицом рукою, словно отбиваясь от мух; на сундучках и чемоданах сидели, тесно сгрудясь, подростки - в ватниках, ушастые, в раздобытых где-то пилотках.

Возглавлявший команду военных старшина умудрился забраться на третью полку, под самый потолок, где проходила отопительная труба. За нее-то и пристегнул себя старшина ремнем, чтобы не свалиться.

К Верочке, как и вообще к девчатам, ехавшим в вагоне, относились по-разному: одни парни держались от нее на почтительном расстоянии, косясь, словно на жалящие колючки, другие пытались откровенно обхаживать. В вечернюю пору все чаще из угла доносились девчачий визг и шлепки. И тогда старшина начальническим голосом окорачивал: "Но, но, потише! А то иначе..." Что будет иначе, он недосказал, и, забираясь на верхотурье, наказал команде держать себя в рамках приличия.

Пассажирам его повелительный тон нравился, и лишь одна женщина, пышногрудая, держа в зубах заколку и расчесывая волосы, посетовала:

- Дуже хлопцам охота погуляты. Як що пошлють на вийну, и вспомныть буде нема чого... Гуляйте, диты! - добавила она.