Я любил свой народ, свою страну   ::   Миронов Георгий

Не просто читать его: масса иностранных афоризмов, ссылок, и в то же время по-своему лиричный язык, обладающий особой притягательностью, почти начисто лишенный канцеляризмов, казалось бы, обязательных для чиновничьей письменной речи, тем более судейской.

Не только публикациями в прессе, книгами, но и речами, лекциями, выступлениями перед массовой аудиторией он неизменно вызывал восхищение и восторг публики. Зато его "служебные" речи - четкие, отточенные, неизменно строго логичные и неопровержимо доказательные - оказывали зачастую на старцев Государственного совета и сената действие обратное.

Вот несколько примеров стилистики Кони, пронизанной мощью и красотою родного языка. В статье о Достоевском юрист и литератор обращается к состоянию души героя "Преступления и наказания" в час его адской решимости: "Мысль об убийстве уже созрела вполне и всецело завладела им. Нужен лишь толчок - пустой, слабый, но имеющий непосредственную связь с этой мыслью - и все окрепнет, и решимость поведет Раскольникова "не своими ногами" на убийство... Так, поставленный под ночное тропическое небо, сосуд с водой, утративший свой лучистый водород, ждет лишь толчка, чтобы находящаяся в нем влага мгновенно отвердела и превратилась в лед" [Кони А. Ф. Собр. соч. - Т 6. - С 412]

А вот как тонко, даже с какой-то влюбленностью, разбирает Кони одно из лучших творений толстовского гения. "От рассказа "После бала"

веет таким молодым целомудренным чувством, что этой вещи нельзя читать без невольного волнения. Нужно быть не только великим художником, но и нравственно высоким человеком, чтобы так уметь сохранить в себе до глубокой старости, несмотря на "охлаждении лета", и затем изобразить тот почти неуловимый строй наивных восторгов, чистого восхищения и таинственно-радостного отношения ко всему и всем, который называется первою любовью" И сцена, когда отец Вареньки бьет солдата, "нанесшего слабый удар" проводимому сквозь строй замученному службой татарину, "этот роковой диссонанс, скорбно и проницательно отмечает Кони, читатель, проведший жизнь за столом прокурора и судьи и насмотревшийся на людские драмы вдосталь, действует сильнее всякой длинной и сложной драмы" [Там же. - С. 489]

Или примеры своеобразного "проповедничества", так полно характеризующие личность Кони:

"Огромное крестьянское население" дореформенной России, "осужденное на то, что можно назвать самобессудием" [Кони А. Ф. Отцы и дети Судебной реформы. - Спб., 1914. С. 17],- пишет ярый сторонник неурезанных реформ 60-х правовед литератор Кони, упорно не желающий говорить об их ограниченности, "без лести" преданный им. "На этом островке, - страстно говорит юрист-художник о Судебной реформе,- пятьдесят лет назад был зажжен впервые, как маяк, огонь настоящего правосудия". "Но когда наступили тяжелые времена,- добавляет он к либеральным несбывшимся упованиям толику демократического прозрения, и волны вражды и вольного и невольного невежества стали заливать берега этого островка, отрывая от него кусок за куском, с него стали повторяться случаи бегства на более спокойный, удобный и выгодный старый материк, а число тех, кто с прежней верой, но с колеблющейся надеждой поддерживал огонь и проливаемый им свет, загораживая его собою от ветра, стало заметно уменьшаться" [Там же. - С. 5.]

Анатолий Кони никогда не сходил со своего "островка" законности и права, никогда не уставал нести "огонь" правды, справедливости и культуры в народ и в общество. Оттого отважный, даже дерзкий по мужественности переход из одной эпохи в другую стал для него выражением высшей творческой и гражданской любви к своей многолюдной, многонациональной России, к ее народу, от которых он никогда не мыслил ни отделить, ни отдалить себя.