Между жизнью и смертью   ::   Даули Наби

Все началось сначала:

- Ну, признавайтесь, кто тут коммунисты и кто комиссары? Говорите!

На черных петлицах офицера змеились ломаные зигзаги, похожие на стрелы молний. Я не сразу догадался, что это немецкие буквы "SS".

Мы молчали. Офицер подошел к Мише и пнул его сапогом.

- Вас, капут?* - спросил он морщась.

_______________

* "Что, умер?"

Миша застонал.

Отойдя от него, эсэсовец зашагал по камере, пристально вглядываясь в лица, точно мог найти коммунистов по каким-то особым приметам.

Нас снова обыскали. Многие берегли карандаш, клочок бумаги, ножик или еще что-нибудь. Все было отобрано. У двоих обнаружили часы. Немецкий солдат осклабился.

- Русски ур, гут!* - довольно проговорил он и сунул часы в карман.

_______________

* "Русские часы, хорошо!"

Офицер сказал что-то переводчику, и тот принялся втолковывать нам, что до тех пор, пока не будут выданы коммунисты, мы не получим ничего, кроме воды.

Миша как будто пришел в себя.

- Они меня ищут, соб-баки! - выдохнул он.

Офицер не понял его слов, но в них было столько ненависти, что гитлеровца перекосило. Он вынул пистолет и тигром подскочил к Мише. Но выстрелить не успел. Миша, обмякнув, в упор смотрел на него широко раскрытыми глазами. Он был мертв.

С тех пор прошло уже много лет.

Мне часто, особенно летом, приходится проезжать станцию Юдино. И каждый раз я вспоминаю Мишу. Может быть, родные до сих пор ждут его. Возможно, у него были дети. Они никогда не увидят своего отца. Коммунист Миша лежит в безвестной могиле на белорусской земле.

Мир праху твоему, земляк мой!

СУДЬБА ОТЩЕПЕНЦА

Под вечер Мишу забрали из камеры. С тяжелым сердцем проводили мы тело друга.

...Кто знает, скольким из нас суждено выжить. Быть может, вот так, одного за другим, нас всех выволокут из этой камеры.

Шел всего второй день, а мы уже ясно представляли себе, что нас ожидало. Нет, бежать отсюда, бежать от этих мук, от этих унижений!.. А гитлеровцы между тем ставят вокруг лагеря еще один ряд столбов и натягивают вторую сеть проволочного заграждения. На каждом углу вешают прожектора. Часовых вокруг лагеря становится все больше. Можно подумать, что нас здесь собираются держать вечно.

...Опять наступает ночь. Не спится, но в камере тихо. Разговаривать не тянет. Тоскливо. Время от времени доносится гул пролетающих над городом самолетов, напоминая о том, что где-то идет война. В памяти оживают острые картины пережитых боев, вспоминаются друзья, родные. Чем дольше о них думаешь, тем тягостнее становится на душе...

- Ребята, кто не спит? - раздается вдруг из угла. Я узнаю знакомый голос все того же неугомонного солдата и отзываюсь:

- Я не сплю...

- Я тоже, - говорит другой.

- А в чем дело? - присоединяется третий.

- А, да вы все бодрствуете, - говорит солдат и, немного помолчав, спрашивает:

- Сколько может быть отсюда километров до Минска?

- А это смотря как будешь добираться, - отвечает кто-то. - Самолетом за тридцать минут там был бы, поездом - за полдня, а пешему, да еще такому, как мы, - и десяти суток маловато будет.

- Вон как...

- Слушай-ка, Василь Петрович, - говорят из темноты, - если очень нужно, то я могу сказать все в точности. Я из этих мест родом. До Минска отсюда километров триста, не больше...

"Выходит, Василий Петрович собирается бежать. Вот бы вырваться отсюда вместе с ним", - проносится в голове.

- Значит, ты эти края хорошо знаешь? - переспросил Василий Петрович.

- Да, знаю.

- Расскажи-ка в таком случае, какие тут дороги, ну, скажем, для пешего? Какие леса? Реки большие? Про Днепр-то речи нет, Днепр знаем...

За эту ночь в темной камере мы изучили своего рода устную карту окрестностей Орши. Каждый рассказал все, что знал.

Я лежал, обдумывая способы побега. Хотелось, чтобы ночь прошла быстрей.

Утром нас всех выстроили во дворе и пересчитали.

- Ахтунг!* - раздалась вдруг немецкая команда. В ворота въехала небольшая легковая машина.