Мгновение - вечность   ::   Анфиногенов Артем Захарович

Среди подношений, которыми война не обходила смертного Егошина, чепе в Конной - жесткий, очень болезненный для майора удар, поскольку многие знают, что сержант Гранищев его, майора, личное приобретение. Его чадушко, его находка... Обычно пополнение в полк присылают, а Гранищева он сам привел за ручку, как видно, себе на беду... Гранищев "вмазал", то есть налетел на самолет Баранова в Конной, откуда полк Егошина только что снялся. "Семь,- - машинально отсчитал про себя командир. - Семь, - исключил он самолет сержанта из боевого расчета. И тут же поправился: - Восемь". Восемь: подбитый или поломанный самолет, согласно приказу, числится за полком, пока командир дивизии не утвердит инспекторского свидетельства, акта о его списании. Из Конной авиация уходит, потеря будет списана не скоро... "Восемь", - повторил Егошин, глядя с обрыва на Волгу. Пароходик швартовался к дальнему берегу, речной пейзаж дышал спокойствием. "Восемь", - думал Егошин, зная, что на хутор Манойлин он поднимет семь экипажей, а дивизия будет числить за ним и требовать восемь...

Держа в голове боевой расчет, подправляя его, уточняя, Егошин одновременно думал о них, о Баранове и сержанте. Баранов гремит, о нем - листовки с портретом, за ним следит Военный совет, а Гранищев тем знаменит в масштабе полка, тем отличается, что создает "крутящие моменты", расшибая на земле самолет Баранова, когда ничего никому не докажешь, когда только ответные меры спасительны - находчивые, без промедления ответные меры...

В строй входил сержант неприметно, серой мышкой. Под Харьков полк проследовал единым духом: в пять утра дали по газам, на закате, покрыв с тремя дозаправками тысячу триста километров, выключили зажигание на одном из пустующих аэродромов Чугуевского летного училища; и на протяжении всего тревожного, жаркого, наполненного монотонным гудением, мышечной усталостью, рябью в глазах дня Егошин, тянувший за собой две девятки, не знал с сержантом никаких забот. Лейтенантские машины осматривали и готовили механики, по-собачьи ютившиеся в грузовых конурках одноместных "ИЛов", рабочих рук не хватало, поднималась ругань - сержант со своей техникой управлялся сам. "Тихий парень", - решил за ужином Егошин, довольный своим быстрым, вынужденным, в сущности, выбором, сделанным перед самым отлетом под Харьков, и стал искать глазами сержанта, но ни в столовой, ни в клубе, отведенном для ночлега, летчика не оказалось...

"Бомбы подвешены", - доложил Егошину инженер. "Сколько?" - "Четыре сотки". Четыре сотки, по четыреста килограммов возьмут "ИЛы" на хутор, на танки, въехавшие в хутор, на амбар - прохладный бревенчатый амбар, где сейчас, возможно, пережидают зной немецкие танкисты... "Добавь еще двести кило", сказал Егошин инженеру, кося глазами на свой майорский шеврон. "Шестьсот?" "Шестьсот!.. Всем по шестьсот!.. Время взлета не меняется, отдыхать будем на кладбище!" Шестьсот килограммов бомбовой нагрузки вместо расчетных четырехсот были ответной мерой Егошина, поднявшего полк на штурмовку...

Через час он вернулся.

Первое, что разобрал Егошин сквозь рев и грохот, не смолкавшие в ушах, были слова Василия Михайловича, начальника штаба: "Целы!" Он не понял, о ком Василий Михайлович - о Баранове или о нем, Егошине? "Как Баранов?" - прокричал Егошин, выставляясь из кабины, не узнавая собственного голоса. "В порядке!.. Сержанта "мессера" измордовали!" - "Баранов - в порядке?" - переспросил Егошин, стараясь разглядеть начальника штаба, прибывшего из Конной. "В порядке, в порядке!" - помогал, поддакивал Василию Михайловичу, тянулся, привставал на цыпочки за его спиной незнакомый лейтенант, складывал ладони рупором. "В порядке! - кричал начальник штаба.