Мятежная совесть   ::   Петерсхаген Рудольф

 – Ничего другого в этой проклятой стране не встретишь.

– Покажите полковнику, он, наверное, знает, что это!

Трофей со всеми предосторожностями был доставлен ко мне.

– Да это же богомол!

Все с любопытством разглядывали кузнечика. Такие не встречаются в наших краях. Богомолы питаются насекомыми.

– Действительно, молится! Как смешно он сложил передние лапки!

– Хорошо, что в этой безбожной стране хоть насекомые молятся, – съязвил обер-лейтенант.

Солдаты взглянули на меня. Они знали, что я не выношу злобных замечаний. Пришлось ответить.

– Разве вы не заметили, что во многих крестьянских избах висят иконы? Значит, люди верят в бога. Не надо бухать в колокола, не заглянув в святцы. А то легко и ошибиться. – Я старался говорить спокойно и примирительно, чтобы не подорвать авторитет адъютанта полка.

Он побурел. А радист не удержался от ехидной улыбки.

Солнце затянуло облаком, и сразу стало прохладно. Все как по команде надели рубахи. Это был последний солнечный день в Сталинграде, а для большинства – последний теплый день в жизни.

Зима пришла внезапно. Белым саваном укрыла она степь и 6-ю армию.

Крайне озабоченный, я отправился к генералу, чтобы доложить о положении на своем участке. Когда я вошел, он сидел все у той же раскаленной печки. Генерал выглядел еще хуже и по-прежнему вынимал ватные тампоны то из одного, то из другого уха. Передергиваясь от гадливости и ругаясь, он бросал их в огонь.

– Хорошо, что вы пришли. Мне надо проинформировать вас о положении на участке дивизии. – После паузы он продолжал как бы про себя, удрученным тоном: – Боюсь, мне придется лечь в госпиталь… до того, как мы возьмем этот чертов город…

Я понял, что генерал хотел подготовить себе заместителя.

Я стал изливать ему душу:

– Господин генерал, о чем там думают?! В степи – ни деревца, ни кустика. Нельзя ни укрыться, ни раздобыть топлива. У солдат нет зимней одежды, а живут они в открытых землянках без печек.

Мы оба невольно взглянули на раскаленную печку – там уютно шумел чайник.

Кто-то резко постучал и тотчас же распахнул дверь. Адъютант дивизии Лейнвебер спросил, может ли генерал принять дивизионного священника; тот еле дышит, потому что добирался сюда под непрерывным огнем перебежками.

Генерал был неверующим и не любил священников. Он помрачнел.

Я хотел было уйти, но генерал настоял, чтобы я остался. А адъютант тем временем втиснул священника в землянку. Мы потеснились. Священник сел на ящик из-под снарядов. Мне показалось, что он очень постарел за последнее время. Без обиняков он заговорил усталым голосом:

– Господин генерал, прошу перевести меня домой. Сил моих больше нет. Только что на перевязочном пункте я закрыл глаза своему старому другу – командиру наших саперов.

Генерал схватил его руку и молча сочувственно пожал.

– Я очень опечален этой новой потерей. Но мы же не можем…

– Господин генерал, дело не только в этом. Скоро мне исполнится шестьдесят лет. Перенос тел павших мне не под силу.

Священник разглядывал свои руки. Мы знали, что не физическая работа сломила его – братские могилы копала приданная ему команда саперов.

– Я уже не знаю, куда девать трупы – и новые и давние. Не успеваешь похоронить одну партию, снова начинается «выравнивание» фронта. Мы отходим, и опять тяжелая, изнурительная работа.

На лице старого священника отразились ужас и отчаяние. Действительно, у него нелегкие обязанности. Проводить в последний путь и оплакать старых добрых друзей, потом выкапывать их, полуистлевших, перевозить и хоронить на новом месте. Потом снова выкапывать… И так изо дня в день. Мы понимали, как это страшно.

Генерал нервно сменил вату в ушах со всеми знакомыми уже манипуляциями.