Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги :: Мариенгоф Анатолий
Страница: 127 из 128 | |||
| ||||||||||||||
| ||||||||||||||
КАТЕГОРИИ КНИГПОСЛЕДНИЕ ОТЗЫВЫ О КНИГАХМихаил (19.04.2017 - 06:11:11) Антихрист666 (18.04.2017 - 21:05:58) Ладно, теперь поспешили вы... (18.04.2017 - 20:50:34) Роман (18.04.2017 - 18:12:26) АНДРЕЙ (18.04.2017 - 16:42:55) СЛУЧАЙНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕТайны доверяя лишь рассвету, 13.05.10 - 05:18 Хотите чтобы ваше произведение или ваш любимый стишок появились здесь? добавьте его! |
Поделись ссылкой Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги :: Мариенгоф Анатолий
Он даже говорил «они» о работающих, вернее — служащих в невысоком серо-зеленом доме с чайкой над входом.
Станиславский пугал: — Ни один театр в мире не может так быстро рассыпаться, как Художественный. Он может рассыпаться в два месяца или даже в два спектакля, и ничего от него не останется. Над этими словами надо бы призадуматься. Когда смерть подошла и встала возле примятых подушек Качалова, опершись на невысокую спинку его больничной кровати, Василий Иванович, не надевая пенсне, ясно ее увидел. — А знаешь, Нина, — очень тихо сказал он, — мне уже это не страшно. Но и не любопытно. Нина Николаевна сухими губами припала к его руке. Потом, постаравшись улыбнуться, он сказал голосом, почти лишенным звука: — А ну — со смертью будем храбры! Ведь все равно возьмет за жабры. Нина Николаевна заплакала. Она плакала и рассказывая мне это. Качалова нет. Я не в первый раз без него сижу в его кабинете. И всегда сжимается сердце. До чего же он не похож на его кабинет! Словно не только переставили мебель, перевесили картины, убрали из-под стекла книжного шкафа фотографии его друзей, но и переменили воздух. Качаловский воздух ушел из дома вслед за Василием Ивановичем. Я спорю с его сыном: — Нет, Дима, не могу, не могу с этим согласиться! Нельзя было сжигать его дневники. — Отец перед смертью взял с меня честное слово, что я это сделаю. — Но это история всей жизни Качалова! Он писал их десятки лет. Писал почти ежедневно. — Мне пришлось сжечь два больших сундука. Они стояли на даче. На Николиной горе. — Ужасно! — Это была его последняя воля. — А если бы Шекспир завещал сжечь свои сонеты? И вы сын его? Вообразите это. Вы сожгли бы их? — Я не сын Шекспира. — Это мне известно. Поэтому я и сказал: вообразите это. — Не могу. Вероятно, у меня нет воображения. И молчит. — Вы, Дима, прочли их? Он молчит. — Вы прочли эти дневники? — От первой до последней строчки. — И не колеблясь сожгли? — Почти не колеблясь. — Сожгли историю его ума, его души, его сердца? — Отец был гораздо умней, крупней и сердечней, чем его дневники. Они никуда не годились. Плохие, жалкие! Кроме того, повторяю еще раз: я дал честное слово умирающему отцу. Вы знаете, Толя, что он умирал в полном и глубоком сознании. Только в последние дни отец примирился со смертью. Примирили физические страдания. Он принял ее, как избавленье. — Что значит, Дима, это ваше честное слово! Скажу больше: что значит даже последняя воля? — Воля отца! — упрямо повторяет он. — Даже отца! Может быть, с точки зрения общепринятой морали я говорю сейчас кощунственные слова. Но ведь я чуть-чуть историк. Всю жизнь я возился с ней. А дневники Качалова, какие бы они ни были, это история русской культуры моего века. Воображаю, какие громы и молнии, какие проклятья будут метать потомки на вашу бедную голову. Мы говорили долго, страстно, с болью, с гневом, порой со злобой, но так, разумеется, и не переубедили друг друга. Так и не сговорились. Кто же из нас прав? Жизненная дорога Димы была нелегка: белая армия, эмиграция, возвращение на родину, война, плен. Отец был уверен, что он погиб. Мать хваталась за ускользающую от нее надежду. И говорила, говорила о сыне. Как о живом. Василий Иванович слушал с окаменевшим лицом. Потом ронял: — Отмаялся Димка. Нина Николаевна вскидывалась: — Да что ты все: отмаялся, отмаялся!… Это повторялось изо дня в день. У Василия Ивановича было только одно слово: — Отмаялся. В 1942— м Никритина с актерской бригадой Большого драматического театра отправилась на Московский фронт. Как-то бригада заночевала в деревне, только что оставленной немцами. Неожиданно старая крестьянка сказала: — Туто у нас немцы стояли. С ними один наш был. Переводчиком, стало. Молоденький такой, белобрысенький. |
ИНТЕРЕСНОЕ О ЛИТЕРАТУРЕ
ТОП 20 КНИГ
ТОП 20 АВТОРОВ
| ||||||||||||
|