На станции Свободный   ::   Кондратьев Вячеслав Леонидович

- Не понимаешь, что ли? Чтоб не разбежались гады. Ну, мотай, мотай, почти дружелюбно сказал конвойный и потопал обратно.

Андрей прошелся последним взглядом по грязным бушлатам, по стриженым затылкам, по серым зимним шапкам и тронулся, еле передвигая ватными непослушными ногами. Его шатало, и через несколько десятков шагов он остановился, прислонясь к ограде палисадника какого-то дома. Его замутило, и он пригнулся, стараясь унять тошноту.

Редкие прохожие кто удивленно, а кто и с осуждением оглядывали Андрея, скрюченного, побелевшего, все так же держащего руку у рта. Некоторые думали, наверно, что пьяный. Дрожащими пальцами вытащил он папиросу, но прижечь не мог, ломались спички, он бросил ее и еще сильнее вжался в ограду.

- Плохо тебе, милок? - остановилась около него пожилая женщина в платке.

- Не-ет, н-и-ч-е-го... - еле выговорил он дрожащими губами.

- Зайдем ко мне, напиться дам? Ну пойдем, пойдем, - взяла она его за рукав гимнастерки, когда Андрей отрицательно мотнул головой. - Худо тебе, сынок, вижу я. Лица же нет, побелел весь.

Они зашли в дом, Андрей тяжело опустился на стул. Женщина налила ему кружку, он жадно выпил воды, потом вынул папиросы.

- Кури, кури, - поспешно сказала она в ответ на его вопросительный взгляд.

Андрей сильно затянулся, потом еще, еще, но глубокие затяжки не помогали прийти в себя. И вдруг женщина спросила:

- Кто у тебя... там, сынок? - и показала рукой в сторону станции.

Он вздрогнул от неожиданности вопроса и ничего не ответил, тогда она продолжала:

- Видала я, как стоял ты там, возле путей, ну и догадалась. По первому разу глядеть на такое страшно... А мы-то навидались. Часто их по нашей улице гонят. Так кто? Отец, наверно?

Андрей кивнул.

- Вот оно как, - вздохнула она и сокрушенно покачала головой. Немного погодя тихо спросила: - Как воевать-то будешь, сынок, ежели война начнется?

Он поднял голову. О чем это она? Он не понимал связи между тем, что увидел, и словами женщины. Он нахмурился, стараясь вникнуть, но ему было не до этого, перед глазами стояло увиденное.

- Да чего я, может, даст бог, и не будет войны, - перекрестилась она и предложила еще воды.

- Спасибо, пойду я... - поднялся Андрей.

Пошатываясь, добрался он до станции, но в помещение вокзала, где договорились встретиться с Погостом, заходить не стал - ему было не до него, да и вообще ни до кого. А Погост дождется пассажирского, на котором они должны были возвращаться, и доедет один. Андрей пошел на станционные пути, отыскал среди составов товарняк, идущий на восток, забрался на тормозную площадку одного из вагонов, сел на скамейку, и только тут прорвался у него так долго сдерживаемый стон.

Вскоре поезд тронулся. Застучали на стыках вагоны, изредка резал ухо протяжный и тоскливый гудок паровоза. Андрей сидел скрючившись, обхватив голову руками такого отчаяния и безнадежности он не испытывал никогда. Даже при аресте отца. "Отец - на коленях, отец на коленях..." стучало в голове, и, казалось, то же самое выстукивали вагонные колеса...

Об отце он думал постоянно. Так же постоянна была и боль, но до увиденного сегодня он не представлял, да и не мог представить всего ужаса и кошмара совершившегося с отцом... Ведь о лагерях он, как и все другие, знал только из фильма "Заключенные", где лагерные бараки выглядели чуть ли не живописно, где перековавшиеся инженеры-вредители были хорошо одеты, при галстуках и с серебряными портсигарами, где неотразимый урка Костя-капитан распивал водку, а романтичная воровка Сонька пела под гитару сердцещипательную песенку "Перебиты-поломаны крылья, тихой болью всю душу свело, кокаина серебряной пылью все дороги мои замело...". Где лагерные начальники были умны и обаятельны... Ничего, ничего страшного не было в этом фильме.