Небо Одессы, 1941-й   ::   Череватенко Алексей Тихонович

Когда водили лошадей в ночное, нравилось под цоканье копыт и звяканье уздечек без устали повторять:

Восход подымался и падал опять,

И лошадь устала степями скакать...

Казалось, что это про нас сложены строки, что сами мы не станичные хлопцы, а бойцы, спешащие кому-то на помощь. Захватывала необычайная легкость слога, песенный строй стиха и его какая-то таинственная, волнующая сила. Гренада... Для меня тогда таинственная, загадочная, она увлекала, звала на простор.

А пока что, окончив семь классов, я помогал отцу по хозяйству. Помню, как осенью тридцатого года поехали мы с ним на мельницу в станицу Меньково-Березовскую. Устало ползла наша старая бричка, запряженная парой тощих лошаденок. Время было под вечер, солнце медленно опускалось за степные холмы. И тут неожиданно из-за косогора возник столб черного дыма. Я в беспокойстве тронул отца за плечо:

- Горит что-то!

- Ребята озоруют, стог подожгли, наверное... - сказал он, взглянув в ту сторону. Но в голосе его почудилась тревога. Да я и сам точно знал, что в том месте, откуда шел дым, никаких стогов не было.

А в полночь прискакал на мельницу работник сельсовета.

- Тихон Федорович, беда! Кулаки спалили твой дом...

- А дети, семья? - вскрикнул отец.

- Живы, живы! - поспешил успокоить гонец. Пострадали мы тогда сильно. Сгорело дотла все имущество, погибла живность - корова, две овцы, куры. Дома, к счастью, никого не было, кроме младшего братишки Петра, который чудом спасся, выбравшись через окно.

Это была месть кулаков одному из первых колхозников в станице и, конечно же, месть старшему брату, громившему кулацкие банды, принимавшему участие в раскулачивании. Мы с братишкой Павлом были комсомольцами, активно участвовали во всех делах ячейки, помогали изымать спрятанный мироедами хлеб. Стало быть, на всю нашу семью враги точили зубы и ждали случая, чтобы с нами расквитаться.

Впервые довелось тогда видеть, как плачут взрослые люди. Больно было смотреть на мать. Еще не старая, она после этого злодейского пожара вдруг как-то осунулась, поникла, сгорбилась. Сердце мое дрогнуло от жалости, и я сказал тогда себе: сколько буду жить, буду заботиться о ней, делить радость и печаль, оберегать от горестей. И еще дал себе клятву: быть беспощадным к врагам моей Родины, не жалеть себя в борьбе за правое дело.

Колхоз помог нам стать на ноги. Мы построили новый дом, обзавелись кое-каким хозяйством. Но голод по-прежнему оставался главной бедой, Колхоз только собирался с силами. Плуг и телега - вот и вся "техника", которой тогда располагали. Рабочих рук не хватало. Как-то само собой получилось, что мечта стать летчиком отодвинулась на задний план.

А вскоре колхоз командировал меня на учебу: хозяйству нужны были строители. Город Каменск, куда приехал учиться, в то время представлял собой заштатный городишко, затерянный в безбрежных донских степях. Мельница, маслобойня, кирпичный завод - вот, пожалуй, и вся его промышленность на ту пору. Но в глазах станичного парнишки городок выглядел внушительно. Здесь впервые довелось увидеть железную дорогу, автомобиль, услышать радио, о которых знал только по книгам да рассказам своего первого учителя Леонтия Матвеевича Тынянова.

В Каменске я сразу почувствовал себя повзрослевшим на несколько лет. Кормили в строительном училище не сытно, вся страна испытывала недостаток в продуктах, одевали и обували бедновато, но духом никто не падал, напротив, в коллективе царил необычайный подъем,

Будущих штукатуров, каменщиков, плотников не страшили никакие трудности. Мы были благодарны Советской власти за предоставленную возможность приобрести профессию.

Мне полюбилось строительное дело.