Нужны ли новые переводы Шекспира   ::   Левик В

Смешно думать, что Пастернак не справился бы со стихотворным переводом. Нет, он, видимо, решил, что перевод прозой дает ему возможность усилить просторечие шекспировского стиха. Ничем другим я это объяснить не могу.

Пойдем дальше. У Пастернака Ромео говорит:

Проговорила что-то. Светлый ангел,

Во мраке над моею головой

Ты реешь, как крылатый вестник неба

Вверху на недоступной высоте,

Над изумленною толпой народа,

Которая следит за ним с земли.

У Шекспира опять завихрение образов гораздо ощутимее:

Она заговорила:

О говори, светлый ангел! Ибо ты

Сияешь в ночи над моей головой,

Как крылатый посланник неба

Перед обращенными ввысь удивленными глазами

Смертных, которые откидываются назад, чтобы видеть,

Как он, сидя [верхом] на лениво движущихся облаках,

Скользит по груди воздуха.

Спору нет, разговорное правдоподобие у Шекспира исчезло. Монолог Ромео, с точки зрения нормальной человеческой речи, превратился в декламацию. Но насколько же вся картина выиграла в своей изобразительной силе! Так и видишь ангела с картины Корреджио, который возлежит на облаках или плывет по сводчатой лазури.

Но ведь это и есть один из признаков шекспировского стиля. И дело уже не в отдельных огрехах перевода, не в том, что можно сделать лучше ту или иную строку, а в чем-то гораздо более важном и общем.

Ведь это все равно что художник стал бы копировать картину, допустим, Тинторетто или Эль Греко и, находя слишком патетическими жесты, слишком резкими контрасты света и тени, слишком стилизованными во имя ритма и пластической формы купы деревьев, опустил бы и успокоил руки, смягчил светотень, придал ботаническое правдоподобие древесным купам. С точки зрения современного реализма он, может быть, и поступил бы правильно, но это уже не был бы Тинторетто или Эль Греко, это не был бы реализм позднего Ренессанса.

Поэтому великое спасибо Пастернаку за то, что он с таким обаянием таланта показал нам своего, любимого им Шекспира, за то, что он снял с его русского языка оковы условной литературности, но путь, избранный Пастернаком, не может стать нашей общей дорогой, потому что Шекспир Пастернака принципиально беднее, чем его великий прототип.

У других переводчиков он мог быть беднее потому, что им не хватает поэтического таланта, у Пастернака это обеднение - принципиальное.

В этом своем стремлении к разговорности, к просторечию он сужает словарный диапазон Шекспира и сближает речевые характеристики его персонажей; в своем стремлении снять риторику и декламацию он сглаживает контрасты шекспировского стиля, а иногда, может быть, лишает и актеров какой-нибудь ценной для них строки или образа.

Но вместе с тем в самих недостатках Пастернака заложены, как я уже сказал, и великие достоинства. Мы всюду видим позицию переводчика, мы видим, какого Шекспира он хочет нам показать, каким Шекспиром восхищается, и это во всем и всюду демонстративно подчеркнутое отношение переводчика к поэту придает переводам, особенно в некоторых местах, необычайную жизненность и яркость.

В истории русских переводов Шекспира переводы Пастернака заняли свое особое и в высшей степени почетное место. И, однако, для того чтобы нам продвинуться в нашей интерпретации Шекспира, мы прежде всего должны точно уяснить себе, чем были несовершенны переводы наших предшественников, то есть в чем они отклонялись от Шекспира.

Совсем иначе, но тоже по пути принципиального обеднения пошел и третий по-своему замечательный переводчик Шекспира - Маршак - в своих переводах сонетов. Конечно, задача перевода этих сонетов фантастически трудна.